Южный Календарь (повесть и рассказы)
Шрифт:
– До Ленинграда едете? – спросила женщина.
– Да, до Петербурга, – ответил Василий Александрович, – до конца… А вы?
– До Курганинска, – сказала женщина, виновато улыбнувшись. – Знаете?
Василий Александрович кивнул:
– Видел в расписании.
– Без билетов едем, – сообщила женщина. – Так нас посадили. – Она повела головой в сторону проводника и на мгновенье опустила глаза. – Лето кончилось, а билетов нет, – торопливо проговорила она, – что же такое? А?
– Да, – сказал Василий Александрович, – нет билетов почему-то.
– А вы до Петербурга, значит? – еще раз спросила женщина, и мальчик повернулся и тоже глянул на него.
– До Петербурга, – ответил Василий Александрович.
Женщина рассмеялась своей забывчивости, но тут же в смущении сомкнула губы.
– Что там, в Петербурге, творится? – спросила она с осторожной улыбкой.
– Да что творится? – усмехнулся Василий Александрович. – Живут люди. – Он представил непременно дождь, самодостаточную суматоху, вспомнил, какие дела надлежит ему сделать по приезде в первую очередь, и мысли его полетели вперед – к слякотной осени, к грядущей зиме, о которой так приятно вспоминать, когда до нее далеко, как до смерти.
– Да, понятно, – сказала она и взглянула на мальчика: – Ты кушать не хочешь?
– Не, – ответил тот не оборачиваясь.
– Везу инжир вот, – сказала женщина, – сорок килограммов.
– Зачем так много? – отозвался Василий Александрович.
– Да если бы много. Так на продажу, – сказала она. – Там купила у абхазцев, в Веселом, дома продам на базаре. Больше тяжело мне везти, рада бы, да не увезу просто. У нас так многие делают. А то и не проживешь. – Она еще раз с грустной нежностью посмотрела на мальчика, который безучастно глядел в окно. – Не проживешь, – вздохнула она и погладила мальчика по льняным спутанным волосам. – Ни у кого денег нет, забыли уже, какие они. – Она все время виновато улыбалась, что-то было в ней жалкое, быть может, и забитое.
– Ну и почем продавать будете? – спросил Василий Александрович, чтобы что-нибудь сказать.
Она назвала цену, по которой рассчитывала продать.
– Да еще успеть надо. Испортится – пропадет, – объяснила женщина. – Инжир он плохо хранится, не лежит.
После этих слов разговор как-то прекратился. Василий Александрович в который раз уставился в книгу, но опять не мог сосредоточиться и отвлекался по всякому поводу. «Они не спят всю ночь, не знают, что такое шнур – открывают сами дверь по первому зову», – читал он, и дальше точки не за что было уцепиться, и мысль срывалась с этой точки, а глаза, описав магическую петлю, непонятным образом возвращались к первому слову. Он вздохнул, отложил книгу и вышел курить.
В коридоре было пусто. Кипел титан, покрашенный белой краской с желтоватым оттенком; из краника с деревянной, затертой копотью ручкой в подложенную тряпку с небольшими интервалами капала вода.
Когда Василий Александрович вернулся, женщина, облизывая губы, закрывала баночку с шоколадным маслом круглой гнущейся крышкой, которая вихлялась в ее пальцах, а мальчик осторожно перелистывал книгу Теофила, выискивая картинки.
– Ничего, ничего, – сказал, улыбнувшись, Василий Александрович, – пусть посмотрит. – Но мальчик при виде него тут же закрыл книгу и отсел к окну.
Дорога повернула от моря, и поезд втянулся в ущелье. По обе стороны пути восстали черные горы. В некоторых местах скаты их были словно срезаны, и даже в темноте было заметно, как выступает наружу обнаженная, размытая и вздыбленная скальная порода. Там и сям вдалеке на склонах мелькали фонарики во дворах каких-то неизвестных поселков и светились прямоугольничками окна домиков.
Легли спать. Василий Александрович лежал на верхней полке, мальчик и женщина внизу. Из коридора в вентиляционные прорези двери с закругленными краями пробивался свет, а сама дверь, изредка постукивая, болталась в стальной раме. Временами этот стук становился частым и почти дробным. Василий Александрович приподнялся, сложил вчетверо газетный лист, потом еще вдвое и глубоко засунул его в щель, лег и отвернулся к стене. На том месте, где некогда помещалась сетчатая полочка для мелких предметов, остались лишь два винтовых отверстия, в которых стоял тусклый желто-коричневый свет смежного купе, – того, где находился проводник. Мальчик лежал тихо: он спал как убитый. Женщину тоже не было слышно. Когда вагон легонько покачивался на переплетах рельсов, начинал дребезжать в подстаканнике стакан и так же внезапно прекращал и стоял неслышно. Внизу под полом сдавленно и глуховато постукивали колеса.
Первое время за стеной у проводников было спокойно, потом заерзала туда-сюда дверь, донеслись громкие голоса. Слышался звук сдержанно льющейся жидкости, позвякивало стекло, шуршала газета. Голоса гуляющих то раздавались совсем рядом, над самым ухом, то превращались в невнятное, далекое, обрывочное бормотание.
– Я Володя, – громко и с вызовом сказал один из них. – Из Ростова.
На несколько секунд все голоса смешались в единый гул. Кто-то – женщина – смеялся высоким голосом. Смех журчал, как вода в неисправном туалетном бачке. Что-то шаркало обо что-то, словно чиркали гигантской спичкой о гигантский коробок, и снова осторожно булькала жидкость.
– Володя из Ростова, – упрямо твердил нетрезвый голос, заглушаемый смехом.
Кто-то ушел, пришел, опять ушел, шлепая босыми пятками о задники сандалий, и скоро стало поспокойней. Наконец веселье поникло и пошло на убыль: поговорили еще и замолчали вовсе.
С полчаса все было тихо, только разок хлопнули двери, когда кто-то, шаркая по полу, быстро прошел по коридору из вагона в вагон. Василий Александрович повернулся на живот, подоткнул подушку под подбородок и стал глядеть в окно. Уже выехали из гор на равнину. Началась нескончаемая лесополоса, замелькали темные очерки акаций. Прямо над ними две голубоватые звезды мерцали прохладным светом. А выше этих звезд неподвижно держались в вышине грязно-серые взбитые подушки облаков. Где-то далеко на черной плоскости степи узкой полоской стелились разбросанные степные огни и подрагивали, как студень.
В дверь тихонько постучали. Женщина быстро, точно этого ждала, поднялась с полки и взялась за вертикальную ручку. Свет из коридора тут же ворвался в купе и рассеялся в темноте, засновал по стальному обрамлению дверного зеркала юрким сгустком. Проводник что-то негромко сказал – что именно, невозможно было расслышать. Женщина оглянулась на мальчика, и, не касаясь двери, выскользнула в щель, изогнувшись, выпятив грудь и подтянув живот и бедра. Потом дверь подалась обратно и снова закрылась, сильно щелкнув замком.
Василий Александрович взглянул на часы – фосфор на стрелках и часовых отметках еле светился, и он с трудом, напрягая зрение и ловя запястьем мимолетные лучи в окне, разобрал, что было уже половина четвертого.
Некоторое время раздавались приглушенные стенкой голоса: плавный и нежный женщины и низкий, гудящий – проводника, потом послышались шорох ткани и возня. Едва слышная сначала, она делалась все заметней, порождая глухие сдавленные вздохи, из которых вдруг прорывались высокие, открытые, но слабые звуки и сиплое, сосредоточенное дыхание мужчины. Дырки от крепления светились в стене желтыми кружочками. Потом они стали изнутри закрываться, чем-то загораживаться, потом открывались, опять в них становился свет. Женщина за стенкой отрывисто вскрикнула.