Z значит Захария
Шрифт:
Ланч прошёл как обычно, и я вернулась к работе. Ближе к вечеру принялась за удобрение огорода, на этот раз навозом. Я притащила его в старой ручной тачке, накопав из кучи около хлева и добавив помёта из курятника. Я использовала органику не из-за того, что мистер Лумис что-то там такое говорил, а потому, что мы всегда так удобряли огород: овощи растут лучше на органике, чем на химических удобрениях. Мы смешивали три части коровьего навоза с одной частью куриного помёта, потому что помёт гораздо сильнее.
Одним словом, обычный будничный день. И даже новое событие, случившееся за ужином, было не таким уж пугающим.
Шесть
— Мне больше необязательно подавать еду в постель. Я всё ещё слаб, но уже не болен.
Я убрала поднос и накрыла в столовой. Мы ужинали вместе: мистер Лумис на одном конце стола, я — на другом. Он даже попытался завести беседу:
— Я видел тебя на тракторе. Сидел на крыльце, смотрел.
Я сказала:
— Вот как?
— Было жарко на солнце?
— Немного. Не очень.
— На некоторых тракторах устанавливают навес для водителя.
— Да, их можно было купить. Отец так и не купил. Он любил работать на солнышке. Когда начинало слишком припекать, надевал соломенную шляпу.
Последовала пауза, некоторое время мы ели молча. Затем мистер Лумис произнёс:
— По-моему, кукуруза выглядит что надо. — Это он старался сказать мне приятное.
— Нормально. Бобы тоже, — отозвалась я.
— И огород хорош.
Собственно говоря, мы сейчас ели шпинат с этого самого огорода, а через несколько дней пойдёт горох.
Мой собеседник продолжал непринуждённо болтать в том же духе, и я по мере сил старалась поддерживать разговор. Даже поведала о восьми новых цыплятах. И в результате почувствовала, как моя скованность понемногу отступает — что и было, по всей вероятности, целью мистера Лумиса.
После обеда я, как обычно, помыла посуду и подмела пол. Меня одолевала отчаянная зевота: весь день пришлось тяжело трудиться, а ведь накануне я почти не спала. Выйдя из кухни, я увидела, что мистер Лумис не ушёл обратно в свою спальню; по-видимому, решив, что он больше не болен и валяться в постели ему ни к чему, он расположился в гостиной, в большом кресле, в котором любил по вечерам сидеть мой отец. Мистер Лумис даже зажёг две лампы, хотя в комнате ещё не было по-настоящему темно, ведь на дворе стояли сумерки.
Он сказал:
— Ты помнишь: когда я был болен — ты кое-что сделала?
Я сразу всполошилась, вообразив, что он сейчас упомянет о том, что я держала его за руку и всё такое.
— Что вы имеете в виду?
— Ты мне читала. По меньшей мере, один раз и довольно долго.
Мне полегчало. Поговорить о чтении — это я всегда с удовольствием.
— Да, я помню.
— Ты не могла бы сделать это опять?
— Что, прямо сейчас?
— Да.
— А что вам почитать?
Если честно, меня эта перспектива радовала лишь отчасти — до того я устала. Да и то сказать — его просьба показалась мне странной и неестественной. С чего бы это ему просить меня почитать, если он прекрасно умеет читать сам? Хотя, вообще-то, я знавала семьи, в которых семейное чтение вслух было обычным занятием; так что, может быть, это и не так уж странно?
— На твой выбор, — сказал он. — Может, то же, что раньше?
— То были стихи.
— Стихи так стихи. Приятно будет послушать. Или любое другое, что тебе захочется.
Мне, если по правде, ничего не хотелось, но я не знала, как отказаться повежливей, на что он, очевидно, и рассчитывал.
Так и получилось, что я читала ему битый час. Сначала всё ту же «Элегию» Грэя, а потом, когда с нею было покончено, мистер Лумис попросил меня продолжать, и я принялась за первые главы «Гордости и предубеждения» Джейн Остен. (Эту книгу я знаю почти наизусть.)
Как сказано, во всём этом вроде бы не было ничего особенного, но вот что меня привело в недоумение и насторожило. После первого получаса, когда я перешла на Джейн Остен, стало понятно, что мой слушатель вовсе меня не слушает. Я до того устала, что нечаянно перевернула два листа за раз, и после семнадцатой страницы перескочила на двадцатую. И лишь прочтя половину страницы, обнаружила, что пропустила целый эпизод, в котором говорилось о мистере Бонавентуре и его деньгах; так что получилась смысловая неувязка. Я начала было объяснять и вернулась к восемнадцатой странице, и тут до меня дошло, что мой слушатель ничего даже не заметил. Ну, я и продолжила читать дальше, как ни в чём не бывало.
Но зачем же он просил меня почитать ему, если не собирался слушать?!
Чем дольше я думала об этом, тем больше во мне вырастало ощущение, что что-то здесь было очень и очень подозрительное; как будто он играл со мной в какую-то непонятную игру. От этой мысли я занервничала сильнее, чем когда-либо. Собственно, я испугалась. А потом рассердилась на себя за этот страх. Говорила себе, что выдумываю проблемы на пустом месте, делаю из мухи слона. Пусть даже он и не был особенно внимательным слушателем, но это же ещё не значит, что он не хотел, чтобы ему почитали, так ведь? Звук голоса зачастую оказывает успокаивающее воздействие; а мистер Лумис совсем недавно был опасно болен, и, возможно, ещё не совсем оправился душевно, да и, наверно, ему просто было скучно весь день одному. Вот поправится, начнёт ходить увереннее, сможет что-то делать по хозяйству — тогда всё пойдёт гораздо лучше. А пока — если я могу чем-то ему помочь, я должна помочь.
Глава 18
Всё ещё 30 июня
Вот так я уговаривала себя, но мои самовнушения действовали плохо — чувство тревоги росло. Следующий вечер прошёл немного хуже предыдущего.
Мистер Лумис попросил меня поиграть на пианино.
Он опять сидел в отцовском кресле в гостиной, освещаемой двумя лампами. Поиграть на пианино? Ну что ж, в некотором смысле это лучше, чем чтение, потому что я более или менее уверена, что он будет слушать — ведь ему нравилась моя игра раньше. Трудности были чисто технического свойства и опять-таки, наверно, не имели такого уж большого значения. Во-первых, я устала, а играть на пианино гораздо труднее, чем читать книжку. Во-вторых, я вынуждена сидеть к слушателю спиной, и это меня напрягало почему-то больше всего.