За день до послезавтра
Шрифт:
— Мы живем в государстве, являющемся признанным примером строгого следования демократическим принципам. Нет большей свободы, чем свобода выражения своих мыслей. За четкое понимание этого простейшего, но такого важного факта была заплачена высокая цена. Мы платим эту цену до сих пор, и мы готовы платить ее и дальше — именно это отличает нас от других. И менять это бесценное моральное отличие на сиюминутное удобство, на выгоду сегодняшнего дня — это недопустимо.
Политический прогнозист был седым, благородным человеком. Говоря, он кивал через каждые несколько слогов, и в унисон ему начала кивать ведущая передачу журналистка: немолодая, но на редкость красивая, чернокожая, с тем оттенком желтизны, который встречается у жителей Полинезии.
— Я позволю себе процитировать слова человека, разумность которого стало хорошим тоном ставить под сомнение. Ведущие себя таким образом люди полагают, что это делает их едва ли не аристократами. Однако послушайте и постарайтесь понять, что именно я имею в виду, приводя эту цитату: «Американцы желают мира во всем мире. Мы мирная нация. Война — это самый крайний ответ на угрозу. Однако временный мир как результат отрицания угрозы, игнорирования ее может быть только прелюдией к более широкомасштабной войне, к большему ужасу. Америка встретит надвигающуюся угрозу рано — еще до того, как доступные нам формы ответа станут ограниченными и отчаянными. Демонстрируя нашу уверенность сегодня, мы строим мирное будущее».
— Да?
Это короткое вводное слово заставило прогнозиста улыбнуться.
— Да. Кто-то вспомнил, кто-то наверняка догадался: стиль этого высказывания вполне узнаваем. Это слова, которые президент Джордж Буш произнес в своем обращении к народу 7 декабря 2002 года. Простые слова, правда? Если бы я искал дешевой популярности, я бы над ними посмеялся. Я знаю, кто-то смеется и сейчас. Но мне не смешно — и не потому, что я большой поклонник интеллектуальных достижений нашего бывшего президента. Наоборот, я был весьма последователен в его критике. Не станет исключением и этот раз, но давайте признаем: процитированные мной слова шли от чистого сердца. Они являются проявлением убежденности не самого плохого человека из всех нас. Не самого большого циника, — вот под этим я готов подписаться хоть сейчас.
Он немного помолчал. Журналистка в этот раз рот не раскрыла, только продолжала наклонять голову, как фарфоровый болванчик.
— Уже несколько лет назад президент полагал, что верность принципам важнее, чем сиюминутный комфорт. Однако у меня создалось впечатление, что с тех пор его позиция и позиция президента, сменившего его на этом посту, несколько поколебалась. Мы живем в интересное время. Время, в которое переоценка ценностей приобретает размах поистине глобального характера. Президент встретился с Владимиром Путиным — и вся его риторика о нерушимости нашего курса на поддержку демократических преобразований в России вдруг угасла. Он встретился с ним второй раз — помните те дни? — и вдруг выяснилось, что преследование политического инакомыслия и убийства прогрессивных лидеров в России имеют гораздо меньшее значение, чем услуги, которые русские готовы нам предоставить в обмен на наше молчание. Совместная борьба с терроризмом — или просто разговоры об этой борьбе. Ведение совместных научных и культурных программ, снижающих напряженность в пульсирующих уже сотню лет «горячих точках» планеты. То, что эти культурные программы, как выясняется, служат лишь прикрытием для массированной атаки на нашу экономику: пусть и в формате почти легитимного в наши дни промышленного шпионажа… Это выясняется позже. Много позже, когда все уже привыкают к сложившемуся состоянию дел. И так происходит раз за разом… А ведь если подойти к происходящему критично, если посмотреть на отдельные эпизоды со стороны, то становится просто непонятно: почему президент столь некритичен? Что знает он, что убеждает его быть некритичным?
— Вы имеете в виду то, что произошло вчера?
— Именно это, Шерил, именно. Давайте вспомним: с момента начала атомной эры во всем мире погибло девять атомных субмарин. Да, труд подводников не просто опасен, он полон риска даже в мирное время: доказательством тому являются гибель «Трешера» в 1963 и «Скорпиона» в 1968 годах. Но русские за это время потеряли К-8, К-219, К-429, К-278 «Комсомолец», К-141, известную как «Курск». И, наконец, вчерашняя потеря, которая у всех на слуху. Причем заметьте, я даже не говорю здесь о случаях гибели подводных лодок от понятных, логичных причин: как принято говорить, «неизбежных на море случайностей», — именно так погибла атомная К-56 русского Тихоокеанского флота. Море есть море! Но шесть остальных… Можно заключить вслед едва ли не за самим Наполеоном Бонапартом: да, русские не морская нация, а континентальная. Но этого недостаточно, чтобы объяснить произошедшее. И совершенно недостаточно, чтобы это оправдать. Если нация не способна контролировать себя, значит, она должна быть поставлена под контроль внешней силой. Силой убеждения — если ее возглавляют достаточно адекватные люди. Любой другой силой — если неадекватные. То, что русские продолжают цепляться за давно угасшую иллюзию, за внешние формы давно снятого с них статуса сверхдержавы…
— Я перебью вас, простите, Джералд, — подалась вперед ведущая. — Вы сказали «снятого с них». Снятого, простите, кем?
— Да это же ясно! Так ясно!
Прогнозист откинулся в удобном кресле и развел руками. Его благородное лицо уже не казалось живой рекламой «Клуба 110», объединяющего людей с интеллектом заметно выше средненационального. Теперь оно стало одухотворенно-жестоким, как у рыцаря-крестоносца.
— Они сами сняли с себя право называться сверхдержавой. Их победили не мы, как бы ни льстило нам устоявшееся уже словосочетание «Победа в холодной войне». Они победили сами себя, и победили безоговорочно. Фактически Советский Союз сам себя разгромил. Россия объявила себя его наследником, но она не справилась с этой ролью. Знаете, как говорят в таких случаях в футболе? «Вон с площадки!»
— Вы считаете, надеяться на то, что русские откажутся от оставшихся у них подводных лодок, — это подход реалиста?
— Нет. Это был бы подход идиота. Идеалиста, если вам больше нравится это слово. «Надеяться на что-то» — это удел именно идеалистов.
— А вы реалист.
— А я реалист. И поэтому считаю, что та синяя полоска, которая лезет вверх в правом углу установленного в этой студии монитора — это недвусмысленный сигнал наших граждан президенту: надо перестать «испытывать надежду» или «испытывать стремление» сделать мир лучше. Безопаснее. Сделать его более предсказуемым. Надо, наконец, делать дело. Не просить, не уговаривать, не надеяться на перемены к лучшему. Делать. Иначе мы рискуем увидеть завтра или послезавтра, что какая-нибудь устаревшая русская субмарина, ставшая для Путина и Медведева глупым фетишем имперской власти, утонет в полусотне миль от Гудзонова залива. Полагаю, цены на недвижимость в Делаваре наконец-то радикально вырастут.
— Делать.
— Да, Шерил. Делать дело. Перестать просить и начать наконец требовать. Мы имеем на это право. Мы заслужили его.
Вице-президент выключил звук, и огромный плоский экран на стене онемел. В его кабинете находились десять человек, включая двух помощников и его собственного секретаря. Из шести лично приглашенных им гостей четверо были в форме: летчик, двое армейцев, моряк. Двое оставшихся ни дня не прослужили в вооруженных силах, но с остальными их роднило не только выражение глаз — что-то несомненно общее было во всей их манере держаться.
— Итак, джентльмены, я объявляю ставки. Сколько, по-вашему, могло стоить правительству США это блестящее выступление?
Никто не ответил, вопрос был, без всяких сомнений, риторическим.
— Вы догадались. Впрочем, это было несложно. Ноль долларов, ноль центов, и не больше. Напоминаю, что это профессиональный прогнозист, последовательный и убежденный критик политического и экономического курса прошлого и действующего президентов. Способный аргументировать свои доводы. Обладающий весьма богатым словарным запасом. Уверен, каждый из вас знает, откуда он взялся, весь такой из себя догадливый, столь тонко чувствующий момент человек. Полагаю, он далеко пойдет: его харизма явно переросла его должность. Быть советником при сенаторе Джеффе Бингэмэне — это не синекура, разумеется. Сенатский комитет по энергии и природным ресурсам «делает дело», как он догадался сформулировать. И информация, которую комитет кладет на стол президенту и на мой собственный стол, очень заметно отличается от той, которой кормится целая толпа вдохновленных своим талантом журналистов.
Вице-президент сделал паузу, оглядывая лица людей в креслах, расставленных свободным полукругом. Ни одного генерала или адмирала: коммандер, трое полковников и два «специальных советника».
— Перед нами кризис, джентльмены. Не тот, который был, в котором мы живем последние годы. Новый, уже настоящий. Правда, я сказал банальность? Вы слышите про это по сто раз на дню. Вы включаете новостной канал — и там какой-нибудь миллиардер с бокалом шампанского в руках рассуждает о кризисе на заднем сиденье стотысячедолларового автомобиля с обивкой из кожи полового члена молодого африканского слона. Но я говорю серьезно. Уверен, вы способны воспринять мои слова не как религиозное откровение: прежде всего потому, что у каждого есть в верхах достаточно серьезные источники информации, почти частная разведка. Я прав?