За день до послезавтра
Шрифт:
Майкл Даблъю Мартин усмехнулся — мягкой, чуть смущенной улыбкой доброго человека. Он не собирался сходить с ума, не собирался рваться к гнезду запуска ракет, расшвыривая вцепившихся в свои плечи товарищей и выкрикивая маоистские лозунги либо девизы Ку-клукс-клана. Он всю жизнь честно выполнял свой долг и собирался честно выполнять его и теперь — в самой важной миссии своей жизни. Миссии, о которой они все мечтали с юношества. Которая и определила собственно — обречь себя на каторгу подготовки к вступительным тестам училища, с небольшими, в общем-то, шансами, или остаться в родном городе и стать, скажем, водителем муниципального автобуса с прилагающейся спокойной, размеренной жизнью и неплохой медицинской страховкой. Миссии, о которой они говорили со свежеприобретенными друзьями, только-только надевшими тогда на коротко стриженные головы новенькие форменные фуражки. Но… Тогда все было иначе. Путь до трех золотых шевронов на рукаве кителя не сказать чтобы был короток. Тогда они были уверены, что путь к рубежам пусков ракет для «бумеров» им придется прокладывать с боем, теряя и теряя вымпелы. Ежесекундно обливаясь холодным потом от «пингов» сыплющихся с небес буев русской противолодочной авиации. Обмениваясь короткими, жестокими уколами с наваливающимися со всех румбов, сверху и снизу «Викторов» и «Альф», а потом даже «Сьерр», а потом даже «Акул». Таясь от рыскающих по поверхности надводных сил среднего тоннажа, команды которых отлично знают, что от их боевой эффективности напрямую зависит, превратятся ли
Русских коммандеру не было жалко — жалость вообще глупое чувство. Одна капля спокойного профессионального сочувствия, — это было то, что совершенно не мешало исполнять долг. Свой собственный, обусловленный давно оформившимися представлениями о том, что такое правильно, а что такое неправильно. Что такое польза для своей страны и что такое ее благодарность людям, приносящим пользу. Забавно, что какие-то признаки понимания этой простой системы представлений начали после десятилетия полного маразма демонстрировать и сами русские — пусть и поздно, буквально несколько лет назад. Они «затормозились», если это так можно назвать, даже ввели в строй пару новых единиц, но у профессионалов это вызывало уже только усмешку. Поздно. Два крейсера и один авианосец на огромный театр военно-морских операций, от того же Архангельска до Исландии — это не сила, это просто драгоценная мишень. Шесть «Акул», одна «Альфа», одна «Сьерра» первого поколения, четыре «Виктора»? Теперь у русских просто не осталось достаточно вымпелов, чтобы хоть как-то прикрыть свои границы даже от пары десятков «Лос-Анджелесов» и идущих за ними «Бумеров». Теперь поздно.
Коммандер с неохотой оторвал взгляд от планшета оперативной обстановки и недовольно покачал головой. Три месяца назад до его сведения впервые довели тактическую концепцию применения 12-й эскадры подводных лодок специального назначения в целом, и тогда он был как минимум удивлен чужой глупостью. В то же время за неожиданно короткий срок командиру «Сан-Хуана» стало ясно, что его собственное мнение в отношении этого вопроса интересует очень ограниченный круг лиц. План был откровенно странным — в нем было слишком мало логики. Эскадру разворачивали нешироким фронтом для перехвата одной-единственной русской лодки, находящейся в конкретном квадрате моря, на полигоне. Это подразумевало, что лодка находится под прикрытием надводных сил русских, включая несколько специальных кораблей. Однако при этом логичная последовательность действий, диктуемая в первую очередь именно нарядом выделенных сил, просто отметалась. Перехват был не учебным, а боевым, но действовать по надводным единицам запрещалось категорически, императивно. «Саратов» должен был быть перехвачен и уничтожен со стопроцентной гарантией — на это нацеливались четыре «Лос-Анджелеса», но прикрывающие русского «охотника» корабли отряда обеспечения нельзя было контратаковать даже в случае их фактического противодействия [21] . При этом на собственно обнаружение субмарин 12-й эскадры русскими смотрелось «сквозь пальцы», — на совещании было официально объявлено, что этот фактор считается не слишком значимым. Где во всем этом бреде хоть какое-то подобие смысла, коммандер тогда не понимал и от этого нервничал. Однако позже его несколько «отпустило». Это произошло спустя неделю, когда на специальном совещании командиров субмарин эскадры появился незнакомый капитан с ленточкой «Военно-морского креста» на кителе. Именно тогда, выслушав несколько новых вводных, Майкл Даблъю Мартин впервые осознал, что за известным ему куском плана наверняка все же подразумевается некий имеющий смысл фон.
21
Я знаю, что в составе ВМФ РФ нет АПЛ под названием «Саратов», но я не посмел использовать название реально существующей АПЛ, имеющейся здесь в виду.
12-ю эскадру подводных лодок специального назначения ставили во «второй эшелон» 2-й группы, за двенадцатью вымпелами 4-й и 6-й эскадр, выходящими к русскому побережью изогнутым «крюком» или «серпом», в «рукояти» которого и находилась их эскадра. Смысл этого маневра был ясен, но это не объясняло вопиющую разницу в классификации «Саратова» как легитимной цели, а охраняющих и сопровождающих ее фрегатов, торпедолова и приборного судна как чего-то в высшей степени неприкасаемого. Не объясняло, почему убивать русский «охотник» посылают не «Сивулф», заблаговременно перегнав хотя бы один вымпел с Тихого океана. Но коммандер Мартин перевел взгляд на лицо капитана с «Военно-морским крестом» и задержал в легких готовый вырваться вопрос, хотя еще минутой раньше твердо решил не стесняться выразить свое мнение о плане. Эту чудесную, неповторимо красивую ленточку в наши дни увидишь не часто. Ее не было у командира эскадры капитана Берка, ее не было у командующего всей 2-й группой контр-адмирала Грума, гордости чернокожей Америки. Однако нельзя сказать, чтобы надевший форму в 1983 году и дослужившийся от помощника механика до командира ударной атомной субмарины в звании коммандера Мартин никогда не видел ее цветов «вживую». Офицеры-подводники — достаточно узкая каста, и если ты занимаешь офицерскую должность лет пятнадцать, то почти наверняка знаешь о сотнях своих коллег очень немало. «Военно-морской крест» был у бывшего командира «Мемфиса», — правильно, коммандер Гленн Даблъю Пендрик пришел на эту должность из Норфолка только летом 2006-го. Он был у старшего помощника командира того же «Мемфиса». Откуда одна из высших наград Флота, Корпуса морской пехоты и Береговой охраны США может взяться в колодках по крайней мере двух старших офицеров-подводников в самый разгар всеобщей борьбы за мир и международной разрядки? Извините, на этот вопрос ни разу не было дано хоть сколько-нибудь официального ответа. Неофициальных было полно, как и кажущихся теперь такими знакомыми загадочных полуулыбок, но они ничего не значили, потому что вскоре вопросы задавать перестали. Тугодумов вообще на атомных субмаринах не держат, об этом уже говорилось выше.
В общем, после очередных часов очередных совещаний и восприятия все большего объема ставшей доступной для них информации коммандер Мартин кое-что четко осознал. Будут там потом какие-то официальные разъяснения интересующимся представителям благодарной нации или не будут — если он хочет, чтобы темно-синяя с белым ленточка «Военно-морского креста» украсила его собственный синий китель, «Саратов» должен потопить он. И вот тут начинались проблемы. Не с боевой готовностью, разумеется: экипаж его лодки был готов справиться с любым противником, вплоть до «Кузнецова» со всей его свитой. Но в важнейшей боевой операции в своей долгой карьере «Сан-Хуан» оказался просто в худшей из возможных позиций. Приказом капитана Берка его шансы встретиться с «Саратовом», находясь в пятнадцати милях позади «Толидо», были сведены к нулю. Разумеется, коммандер Мартин понимал: десятки «Лос-Анджелесов» и четыре «Вирджинии» на русский Северный флот — это много. И четыре «Лос-Анджелеса» на один «Оскар-II» — более чем. Но то, что решением какого-то идиота с серебряными звездами на воротнике лучшая по тактической готовности субмарина эскадры поставлена в «мертвый угол» строя эскадры — это просто обидно. И как профессионалу, и как человеку. Если сравнивать — как четырехлетнему ребенку, которому подарили шикарный набор фломастеров, но настрого запретили трогать свежеокрашенные стены дома. Не слишком большим утешением было то, что «Мемфису» в свое время пришлось не лучше. Коммандер Пендрик уже высказался по этому поводу так, что превзойти его было сложно: в его родной Флориде есть, оказывается, такие слова, которые мог не знать к его годам и чистокровный американец, имевший возможность попутешествовать с папашей-морпехом по всей стране, слава Иисусу. Да вообще это не утешало, зачем перед собой хитрить? Четыре «Лос-Анджелеса» — это две пары, идущие в один и тот же квадрат с четко определенных курсовых углов и с заданным временным интервалом. Другие варианты обсуждались, разумеется, но ни один не был сочтен более удачным. Результат на одной чаше весов, риск на другой, и хаос при малейшем нарушении баланса. В такой обстановке нет места личным амбициям, каким-то желаниям или потребностям. Чего уж тут спорить. О цене знают все.
Момент, когда в центральном посту «Сан-Хуана» вдруг стало необычно тихо, случился несколько вахт спустя, когда коммандер Мартин и каждый другой, наверное, человек на борту прошел с десяток обычных плавных циклов, ошибочно именуемых «биоритмами». Смен бодрствования и фаз сна. Смен действий бездействием и обратно — и смен настроения: от мелкой обиды на судьбу — на удовлетворение собственной молодостью или зрелой силой. Как у всех. Три или четыре секунды, на которые без видимой причины обрывается негромкий обмен словами и фразами. Тишиной это назвать сложно — никуда не делись ни приглушенное сдержанное дыхание механизмов под ногами, ни шорох и попискивание многих десятков приборов. Но голоса из этого всего выпали, — а подобное чувствуется сразу. На суше про такие секунды говорят «ангел пролетел» и улыбаются; у подводников есть собственное, малоприличное выражение. Потому что если ты находишься глубоко под поверхностью моря и всего в сотне морских миль от русских, неожиданная тишина не расслабляет. За секунду напряжение в центральном посту сгустилось на порядок. Моряки вжали головы в плечи, одновременно разворачиваясь в стороны, окидывая взглядами десятки экранов, снимая показатели с сотен датчиков, определяющих жизнеспособность и боеспособность могучего стального зверя, продирающегося через толщу ледяной воды с людьми в брюхе. Секунды, пока струйки холодного пота скатываются между лопаток, впитываясь в тонкую ткань форменных футболок. Потом сразу несколько человек разворачиваются к старшему оператору главного гидроакустического комплекса, в просторечии сонара. Разворачиваются к широкому экрану перед ним, ориентируя остальных. Экран — это мешанина пятен и полосок нескольких цветов: нужно иметь очень узкую специализацию, чтобы научиться вычерпывать информацию из этого мельтешения напрямую, без интерпретаций, предлагаемых мощнейшим компьютером из имеющихся на борту. Но согнутая спина лейтенанта буквально излучает настолько густую смесь чувств, что тела делают все сами: по мускулам проходит первая разминающая стенки сосудов дрожь, невидимо-тонкая пленка влаги окутывает кожу, мышцы радужной оболочки подстраивают размер зрачков до идеального при данном освещении.
— Что?
Голос старшего помощника командира спокоен и ровен. Вопреки тому, что принято думать об обязанностях строевого командного состава, именно его должность традиционно подразумевает командование в бою. Когда начнется обмен ударами, в каком бы формате он ни происходил, именно «экзек» будет командовать фактическим применением оружия. Дело командира надводного корабля или субмарины — выведя их в заданную точку, подтвердить соответствие решения на использование оружия избранной тактической схеме. Так принято еще со времен ранних броненосцев, впервые ставших слишком большими и технически сложными для единственного старшего офицера. Когда убеленный сединами командир приказывал поднять стеньговые флаги «до места» или просто отдавал команду, начиналась работа старшего артиллерийского или старшего торпедного офицера корабля, или обоих. И так далее до самого низа, до младшего матроса в броневой чашке зарядного погреба глубоко в стальных корнях орудийной башни или старшины, снимающего показания амперметра с «пипочек» контрольных электродов торпедных батарей. На самом деле то, что сейчас не командирская вахта, а его, — это совпадение. Но ценное, поскольку как делалось раньше, так делается и теперь. Как бы. В целом. Потому что настоящий морской бой, бой равных или почти равных противников всегда представляет собой импровизацию и лишь в общих чертах укладывается в уставы. Исключения настолько редки, что входят в учебники истории.
Лейтенант поднимает ладонь вертикально вверх, останавливая вопросы. Возмутительное нарушение субординации — опять же с точки зрения уставов. Демонстрация серьезности происходящего и того, что акустик знает, что делает, — если смотреть с точки зрения людей, понимающих настоящую цену до предела зауженного профессионализма. Старший помощник командира «Сан-Хуана» дублирует жест лейтенанта. Пауза затягивается — и ощущение застывших на середине движения тел за спиной вызывает у лейтенанта-коммандера злую, широкую ухмылку, и краем не прорвавшуюся наружу. Пускай учатся: даже если сейчас это ложная тревога, финт напряженных нервов, — когда-то от способности сдержаться и не отвлечь даже вздохом занятого делом товарища может зависеть жизнь ста с лишним человек на борту. А опосредованно — и сотен тысяч на суше. Переоценить значение таких уроков практически невозможно.
Они все умеют работать в условиях жесточайшего стресса. «Переменного стресса», как это весьма неточно называется в специальной литературе. Гораздо точнее будет сказать «мельтипараметрического», но тогда это будет еще тяжелее для восприятия. Гроссмейстеры «быстрых шахмат» — это просто дети в песочнице по сравнению с офицерами, способными четко ориентироваться в потрясающе динамичной обстановке боя. Попробуйте играть в «быстрые шахматы» в мигающей цветомузыкой комнате, помещенной в скоростной поезд, и не просто входящий в вираж, а перемещающийся одновременно в трех осях. Причем рядом вопит с десяток человек, сообщая данные, каждая деталь которых способна изменить правила на доске на несколько следующих ходов. Трехмерной доске, если кто уже забыл, и резко уменьшенное по сравнению с шахматами число фигур на ней с лихвой компенсируется многообразием их типов. А потом комнату встряхивает, по ней проходит как будто ветер, половина экранов и индикаторов вышвыривает из себя рой разноцветных искр — и автоподстройка динамиков не успевает компенсировать тот всплеск децибел, который успеют выдать ребята из удаленного отсека. Живые, такие же, как ты, люди, к которым ворвалось пламя и которые понимают, что вот-вот пойдет фреон…
— Оскар-два, — неожиданно произносит лейтенант. Голос у него высокий, едва ли не юношеский, резко контрастирующий с комплекцией регбиста. К этому на лодке давно привыкли: это не самый худший недостаток из тех, что встречаются у взрослых людей, по нескольку месяцев проводящих вплотную друг к другу.
— Точно?
Это была единственная нота сомнения, которую лейтенант-коммандер себе позволил. Вполне простительная, учитывая его статус в эти часы.
— Да. Теперь я уверен.
— Командира в центральный.