За день до послезавтра
Шрифт:
— Проклятые ублюдки! — произнес командующий вслух. — Чертовы кретины!
Ругательства настолько сильно не подходили к его интеллигентному облику, что хуже знавший Хертлинга человек удивился бы. Но сочувственно поглядывающий на него генерал-майор не удивлялся. Формально дивизия Питтарда уже даже не входила в состав V Корпуса, но фактически — да, входила. При этом она одновременно подчинялось и штабу Хертлинга, и непосредственно Командованию. Они отнюдь не первый месяц работали вместе и за это время успели изучить характеры друг друга как нельзя лучше. Питтард отлично знал, что слова, которыми Хертлинг сотрясает воздух, — это нормальный, правильный ритуал. Можно не сомневаться, что, энергично артикулируя, он одновременно пересчитывает про себя количество самоходок в первом эшелоне или ожидаемые показатели потерь противотанковых вертолетов дивизий в наступательной фазе операции. Минута или две, и слова закончатся, а расчеты останутся. Дана Питтард мягко улыбнулся, как может улыбнуться только чернокожий. Он любил такие моменты. Если бы все победы доставались легко, они доставались бы кому попало.
Начало марта
Государственное унитарное предприятие городского электротранспорта Санкт-Петербурга предлагает Вам возможность получить профессию водитель трамвая (с 20 лет), срок обучения 3 месяца; водитель троллейбуса (с 20 лет), срок обучения 3,5 месяца. Средняя заработная плата водителей трамвая — 21 000 рублей, троллейбуса — 23 000 рублей.
Требуются реставраторы ванн (с обучением), з/п 25–30 тыс. руб.
Требуется ученик мастера по ремонту обуви, изготовлению ключей. Мужчина славянской национальности до 40 лет, без вредных привычек. Заработная
Поликлинике № 99 требуется опытный хирург-ортопед, з/п от 7800 руб. Наличие сертификата обязательно.
С недавних пор Николай стал чувствовать себя заметно лучше, — комфортнее, если смотреть сквозь пальцы на неточность данного термина в его конкретной ситуации. Надо отметить, что сперва это вызвало у него даже какую-то озабоченность, но потом она уступила место спокойному удовлетворению. Трезво оценивая происходящее в собственной голове, сертифицированный доктор Ляхин решил, что это и к лучшему. Пара месяцев на реальном краю безумия или по крайней мере срыва — не сахар для человека даже с самыми крепкими нервами, а он таким не являлся абсолютно точно. Чего уж там. Однако в итоге не понадобился ни рекламируемый мамой в самых радужных тонах паксил («таблетки, покрытые оболочкой белого цвета, овальные, двояковыпуклые»), ни отечественный афобазол, который в целом ряде клинических ситуаций мог работать совершенно не хуже. Он обошелся. Стал выглядеть менее напряженно. К удовлетворению родителей заметно сбавил интенсивность спортивных и военно-спортивных занятий (исключением стал все-таки бег). Зато стал больше гулять по улицам, просто глядя по сторонам. Больше он стал и читать, причем все подряд, вплоть до книг, отмеченных памятью как «любимые» с детства, но не перечитываемые уже лет пятнадцать. Классическим в этом отношении примером стал затрепанный «Робинзон Крузо» сороковых годов издания — с подходящими к теме высказываниями Фридриха Энгельса в послесловии. Ударный курс весьма специализированного раздела физиологии. Весьма специализированного раздела инженерии. Короткие «обновляющие» курсы таких малопопулярных на северо-западе России языков, как шведский и японский. Знаете, как будет по-шведски «чистая совесть»? Это будет «samvetsfrid». Кто может произнести это простое слово верно с первого раза, тот просто молодец. Тот наверняка сможет связать единой грамматической конструкцией такие слова, как «franktir"or», «tidsinst"allning», либо, на выбор, «spr"angteknik» [19] . Смутно знакомый русским людям корень глагола «fysljera» [20] лез в такое предложение буквально сам собой, но тут уж ничего не поделаешь. Как и со всем остальным. Люди не обращали ни малейшего внимания на то, что в течение последнего года буквально перло из Николая Олеговича Ляхина во все стороны. Кто он, в конце концов, такой, чтобы остальные серьезно принимали в расчет его дилетантское мнение? Девушкам с Николаем скоро становилось страшно, потому что та загадка, которая скрывалась в его душе, оказывалась совершенно им неинтересной. Родители за младшего из своих детей искренне переживали и жалели его изо всех сил. Друзей у него теперь почти не было, а те, кто были, те не решали ничего. Терапия и журнальные переводы Николая потихоньку кормили, а поскольку зарабатывать деньги было тяжело, то необходимость упорного труда продолжала поддерживать его в хоть сколько-то социализированном состоянии. Работа, язык, бег, потом снова работа и снова язык. Затертые учебники деда, откопанные в дальнем углу антресолей и с тех пор стоявшие на полке просто для эпатажа. Бег. Готовность — и способность — без малейших колебаний прорубиться через компанию малолетних гопников, вздумавших зажать его в угол набережной на вечерней, почти ночной, пробежке. Прямо напротив изломанного, бурого кирпича знаменитого «Большого Дома». Samvetsfrid. Чистая совесть.
19
«Партизан», «установка взрывателя» и «взрывное дело» соответственно (швед.).
20
«Расстрелять» (швед.).
Страну трясло. Веселье лилось с телеэкранов таким бурным потоком, что выслушать относительно серьезные новости удавалось вовсе не каждый день. Две трети вновь выходящих на экран отечественных кинофильмов (начавшийся пять лет назад бум все не спадал) были комедиями разной степени искрометности. Подавляющее их большинство было явно ориентировано на умственно отсталых людей, страдающих от неэффективности существующих схем ноотропной терапии. Какой-то год назад любое англоязычное агентство новостей, говоря о России, обязательно взахлеб рассуждало о выборах. «Путин обязательно, несомненно изменит Конституцию», «Путин тиран и сделает все для сохранения своей тирании…» Смешно звучит, но его уверенная победа в 2012 году действительно оскорбила многих. Потом была пауза, — а потом началось по новой. «Мы не можем иметь никакой надежды на изменение им избранного Россией курса все большего отхода от принципов политических свобод…» Это тоже незачем повторять: это тоже слышал каждый человек, который читает или новости на английском, или отечественные «Новую газету», слушает «Йэху Москвы» или… Хватает у нас информированных источников, более чем хватает. На радость нам, страдающим от засилья ненавидящих демократические ценности опереточных злодеев. Вы знаете, что уже в отношении 2 марта 2008 года в английском языке практически не употребляли слово «выборы»? Только «передача власти», только «смена режима», на худой конец «имитация выборов» или «пародия» на них. Что уж говорить про последние выборы, про 2012 год. Здорово, да? Происходящее в Грузии или происходившее десяток лет подряд в Туркменистане — это не слишком хорошо, конечно, но такова воля их народов. А вот в России — это да, это на самом деле возмутительно. Какие выборы, что вы? Откуда у них выборы…
Все это было не так уж серьезно: Россию ругали всегда и будут ругать всегда, в его возрасте пора бы уже привыкнуть. Заявление представителя кровавого тоталитарного режима о том, что дважды два есть четыре, воспринимается в мире просто как еще одно текущее доказательство прогнившей, бесчеловечной сущности варваров, проживающих между исконно германскими и исконно японскими территориями. Гораздо более серьезным было другое: то, что и на самом деле являлось правдой. Обвинения в дикости. Которой полно. В ксенофобии. Которая лезет из всех щелей: то, что каждые 50 лет кто-то пытается эту страну завоевать, не оправдывает ее сегодняшних жителей ни в малейшей мере. Самые настоящие, но при этом какие-то тупые нарушения законности на тех же последних выборах: с раздачей отгулов за предоставление в профком открепительных талонов с места прописки. И обещанием «лишить премии» неподчинившихся. Обвинения в безудержном, практически африканском разгуле коррупции. В уникальной для Европы способности жить среди грязи и гадить себе под ноги каждую минуту. То, как красивые, прекрасно одетые русские девушки швыряют себе под ноги окурки перед входом в автобус или маршрутку, не переставало Николая ужасать. Дикость и грязь — именно они, по его мнению, были самым страшным в России. Коррупция, все остальное — это было уже только следствием.
Все это было правдой, отрицать которую было сложно: на это хватало нервов только у самого твердолобого патриота. Из тех, кто бесповоротно и непоколебимо уверен, что наш Большой театр — лучший театр в мире, МиГ-29 — идеальный истребитель, а ленинградское мороженое — самое вкусное. Из тех, кто уверен, что Катерина Тэтц — шпионка или, во всяком случае, наймит неких «Врагов России». Начиная с больших букв «Вэ» и «Ры».
С достаточной степенью громкости имя Катерины Игоревны Тэтц впервые прозвучало около трех месяцев назад, и прозвучало оно в таком контексте, что значительная доля граждан России испытала ощущение, которое принято определять словом «оторопь». Случившуюся с ней историю Николай помнил прекрасно: в какой-то мере этому способствовало то, что вылезшая на верхние строки всех возможных лент новостей фамилия показалось ему знакомой. Редкая как есть (немецкая? корейская? еврейская? —
Катерине Тэтц пришлось в жизни достаточно круто. Ее муж попал под какую-то бандитскую раздачу середины 90-х, и на этом ее семейная жизнь закончилась. То ли он стал случайным свидетелем перестрелки и словил чужую пулю, то ли даже сам пытался заниматься каким-то мелким бизнесом — не суть важно. Сына она вырастила в одиночку, и можно только догадываться, чего это стоило в годы, когда профессия преподавателя заумной технической дисциплины вызывала брезгливую усмешку даже у кассирш в булочных. К счастью, те годы остались уже позади. К середине же следующего десятилетия выяснилось, что не эмигрировав и даже не переквалифицировавшись в «челнока» и держателя коммерческого киоска, женщина продолжала держаться на ногах вполне уверенно. Сын вырос, пошел на первый курс чего-то там технологического, и все было весьма и весьма неплохо до того самого дня, пока в ста метрах от «Юго-Западной» в торопящихся на зеленый свет людей не влетел идущий за сотню громадный серебряный автомобиль. Очевидцы рассказывали, что водитель даже не пытался тормозить. Риск для жизни быдла, спешащего к станции своей быдловозки, стоил, по его мнению, меньше, чем расход ресурса тормозных колодок. Сломанное ударом почти пополам тело парня отшвырнуло вперед метров на десять: именно это позволило потом московским журналистам с чистой совестью сообщить в вечернем выпуске новостей, что пешеход был сбит «вне зоны пешеходного перехода». Парень жил еще почти минуту: страшно долго, по мнению тех, кто все это видел. Он даже пытался говорить, — бесцельно водя по своим бокам руками и неотрывно глядя на подошедшего водителя убившей его машины. Тот припарковался метров на 30 впереди и подошел к умирающему после некоторых раздумий — но все же подошел. Сзади его прикрывали сразу двое крепких, настороженных ребят, и ни один очевидец не произнес вслух ни одного оскорбления, ни единого напрашивающегося комментария. «Скорая» приехала удивительно быстро для Москвы, минут всего через двадцать, но к тому времени все было кончено уже давно и бесповоротно. Сотрудники ГИБДД стояли, стряхивая пепел в слякоть, негустая толпа вздыхала и переминалась. Серебряный автомобиль уехал, его водитель и пассажиры не выразили особого желания поинтересоваться, чем там все закончится. Саму эту машину с измазанным кровью радиатором, как и находившихся в ней людей, видели десятки человек, номер машины был повторен несколько раз и вписан в протоколы. Тем удивительнее было то обстоятельство, что уголовного дела не было. Не было даже такого фарса, какой произошел несколькими годами ранее, когда заместитель мэра среднего размера провинциального города нашей необъятной Родины «достиг договоренности» с родственниками людей, убитых его взбесившейся машиной, и потому был без лишнего шума (как в то время ошибочно полагали) освобожден от уголовной ответственности.
— Если я забью соседа молотком, а потом «достигну договоренности» с его вдовой, меня что, судить не будут? — поинтересовался тогда у Николая один из его приятелей.
В этот раз ничего не было вообще. Мертвый студент был, воющая и рыдающая мать была. Даже свидетели, точно и без путаницы описавшие прибывшим на место происшествия младшим офицерам детали произошедшего, — они тоже были. Но на этом все и закончилось: во всяком случае, на некоторое время. Были похороны, ее крик, — все как оно и бывает в таких ситуациях. Не дай Бог каждому узнать… Потом, после осознания произошедшего — попытки ходить в какие-то организации, что-то выяснять, недоумевая вслух. Матери погибшего парня даже сочувствовали — вполне искренне, между прочим. И надо сказать, что какой-то эффект это принесло. Дней через десять после начала таких «хождений» черную от боли Катерину Игоревну встретил в подъезде высокий и отлично одетый молодой человек, который выразил ей сочувствие и вручил незаклеенный конверт. Она даже не сразу поняла, что это все означает, и когда догадалась посмотреть вовнутрь, вежливого молодого человека уже не было нигде видно. В конверте оказалось десять тысяч рублей: сумма, которую она зарабатывала до недавнего времени за неделю. Перекосившись от ненависти, женщина бросила сине-зеленый веер под ноги и затопотала вверх по лестнице. Наутро после очередной ночи со слезами и валокордином, она отправилась с новыми заявлениями куда-то еще, добиваться какого-то обещанного ей решающего приема. И вот это явно оказалось неожиданным для безликой массы непонятных людей, которые раз за разом ее слушали. Масса прорезалась конкретным лицом: в очередной раз подняв пожелтевшие, потерявшие всякое выражение глаза, Катерина Тэтц осознала, что на этот раз перед ней был человек с лицом: какой-то генерал-лейтенант. Тот до такой степени удивился, что безумную, растрепанную дуру пропустили к нему, что дал ей минуты три и даже взял в руки ее заявление. Когда ее, вновь начавшую рыдать старуху, вывели из на редкость просто обставленного кабинета с пересыпаемыми обещаниями утешительными уговорами, она не сразу поняла, что это все. Вообще. Жизнь ее сына была нужна ей; что касается его смерти, то она не вызвала ни малейшего интереса ни у кого, кто мог бы что-то с этим сделать. Эта мысль, видимо, была написана на ее лице, когда считающаяся пока находящейся во внеочередном отпуске, а на самом деле уже бывшая доцент МГИУ подошла к своему дому. Очередной незнакомый молодой человек, выглядящий точным антиподом первого во всем, кроме одежды, прямо спросил у нее в неожиданно оказавшемся этим вечером темным подъезде: «Ты че, бля, сука, не поняла?»
Тэтц все равно не поняла, — хотя бы потому, что в одном из учреждений, которое она посетила, ей дали совет, выглядевший по крайней мере нестандартным, — и она пыталась понять, что они, эти люди, имели в виду. Это было уже какое-то частное агентство, в котором ее сначала обнадежили и обещали помочь. Но уже через день ее не пустили на порог, очень глубокомысленно сказав, что «Если бы вы сначала доказали, что ваш сын — это был внебрачный сын Майкла Джексона… Вот тогда бы у вас был хоть какой-то шанс дойти до суда с обвинением против того человека, который его сбил. Иначе — нет». Это было сказано без улыбки, и шаркающая по ступеням женщина размышляла над непонятным ей смыслом слов так напряженно, что не вполне даже уловила, зачем именно ей дыхнули в лицо коньячной дрянью. А еще через два дня, после очередных — совсем уже машинальных — походов с бессмысленными жалобами по конторам с якобы сочувствующими людьми, ее встретили уже двое. В том же подъезде, но на этот раз хорошо освещенном.
Было странно и даже, наверное, нелогично, что университетская преподавательница пережила эту встречу. В течение нескольких минут, в ходе которых соседи изо всех сил крутили рукоятки замков, прочнее запираясь внутри своих квартир, ей выбили половину зубов, сломали нижнюю челюсть, несколько верхних ребер, обе ноги и обе руки. Первый из соседей рискнул спуститься с лестницы, когда в подъезде уже минут пять как перестали кричать. Увидев соседку в кровавой луже и без половины волос, он, бросившись обратно в квартиру, даже не стал вызывать «Скорую», а прямо сказал диспетчеру «службы 02», что у них труп. Однако получилось так, что искалеченную женщину сумели довезти до больницы, и уже через несколько дней выражение в ее глазах стало достаточно осмысленным. В больнице Тэтц провела около двух с половиной месяцев: один из переломов оказался настолько сложным, что оставил ее хромой на всю жизнь. Впрочем, в такой ситуации и сама-то жизнь была подарком. В какой-то из дней в середине больничного лежания Катерина Тэтц обнаружила, что паспорт из ее тумбочки куда-то делся, но значения этому не придала. В те недели она вообще плохо соображала, а показанные ей обезболивающие препараты также не слишком способствовали ясности мышления. В общем, когда срок пребывания в клинике закончился и выписанная «больная Тэтц» доковыляла до дома… — тогда она надеялась отдохнуть несколько дней до отъезда в реабилитационный центр, страховка в Университете оказалась вполне достойной, — так вот, оказалось, что дома у нее к этому времени уже не было. На двери стояли чужие замки, а когда дверь открыли после долгих минут трезвона в тридцать лет знакомую вытертую кнопку, открывший человек долго не мог понять, чего от него хотят. Потом он сообразил и, сказав несколько коротких фраз на чужом языке, небрежно оттолкнул бывшую хозяйку своей квартиры несильным тычком в лицо и спокойно закрыл перед нею дверь.