За день до послезавтра
Шрифт:
— Минус 6.
— Решение подтверждаю.
Голос коммандера был почти не слышен среди тихих щелчков и бубнящей скороговорки нескольких голосов: техасский акцент, акцент африканца, неистребимый акцент Новой Англии.
— Минус 3… Минус 2… Минус 1… Ноль.
Снова секундная пауза, пальцы на ребре стола побелели от напряжения.
— Аппарат № 1 — пли!
— Первая…
— Двадцать один… Двадцать два… Двадцать три…
Кто-то считал секунды вслух: абсолютно бесполезное занятие, но хоть как-то переключающее сознание. Так парашютистов перед боевой выброской учат дико орать «Джеронимо!»
— Аппарат № 2 — пли!
— Вторая…
Все это звучало скучно, буднично. «В кино, опять же, все гораздо интереснее». Мысль пришла и исчезла, коммандер Мартин с каким-то неожиданно отстраненным чувством осознал, что до конца так и не верит в происходящее.
Вопль старшего оператора сонара — его высокий голос снова режет уши. Их залп не мог не быть услышан, и его услышали. Через экран рванули строчки — параметры целей менялись все разом: для «Оскара», для одиночного сторожевика на поверхности, для «Александрии».
— Сбой! Сбой перерасчета!
Надо было отдать лейтенант-коммандеру должное: рефлексы у него оказались отточены идеально. Бурьянек не потерял ни секунды. Его слова были больше похожи на лай, чем на человеческую речь, но вводные были безошибочными: потерянное время было сведено к минимуму. И все эти секунды разогнавшиеся до 60 узлов девятнадцатифутовые стальные сигары мчались вперед через черноту ледяной воды, пробивая ее пингами действующих в активном режиме систем наведения. Русский выдал полные 20 узлов, когда они покрыли максимум треть разделяющего их расстояния, — наверняка оба его реактора были брошены в экстренный режим. «Оскар» рванул вправо, закладывая широкий восходящий вираж, взбивая слой воды за кормой в невесомую пляску кипящих пузырьков. Уйти от торпед невозможно, уклониться — другое дело: разворот на большой скорости давал русскому шанс резко изменить «ракурс», то есть значение углов встречи с острых до выраженно-тупых. Так действуют истребители в воздушном бою. Через какие-то секунды он сбросил за корму акустическую ловушку — еще одно неопровержимое доказательство того, что к бою русский был готов. Другое дело — не к тому, что за его кормой окажется не замеченный им второй «Лос-Анджелес». Который начнет стрелять без предупреждений.
Визг газовых турбин, гонящих торпеды вперед, был невыносим для уха: только компьютер мог транслировать изменение амплитуды их «звуковой росписи» в сотни ярдов. Через долгие секунды к парному росчерку двух рвущихся к цели Mk 48 mod 5 все же присоединился визг винтов третьей, вышедшей из аппарата № 4, из которого экзек вообще не собирался сначала стрелять. Эта пошла вперед, разматывая за собой тончайший многожильный кабель, как пуповина связывающий ее с лежащими на джойстике руками оператора. Ведущий ее оператор был в другом отсеке, но коммандер прекрасно представлял, что именно сейчас он делает и как выглядит его лицо. Скорость этой торпеды была ниже, чем у первых двух, но все равно: даже натренированный на сотнях и тысячах симуляций и десятках учебно-боевых залпов кадровый офицер едва успевал парировать толчками мелких мышц кисти ее рысканье. Каждый раз неожиданное, обусловленное непредсказуемыми флюктуациями в солености и температуре морской воды. Ее слои и «линзы» визжащая истекающим из сопел газом торпеда проскакивала за доли секунды, все это не могло значить для ее более чем полуторатонной туши ничего. Но все равно эти и другие факторы раз за разом уводили пиктограммку подводной цели из символического, не значащего на самом деле ничего визира на блеклом дисплее, крупном, пишущем одновременно 14 параметров, моделирующем позицию цели по отношению к торпеде, но всеми дорогими электронными мозгами системы не гарантирующем ничего. Они действительно могли промахнуться: всеми тремя торпедами по очереди. Выбери Бурьянек пассивный режим наведения, одобри Мартин его решение — и ловушка в расплывающемся хвосте взбитой пены за кормой пытающегося выжить «Саратова» могла принять на себя обе первые торпеды. С отстающей же третьей «один на один» русский мог и побороться: ее скоростные и маневренные характеристики указывали на телеуправление, и если бы капитан 1-го ранга успел понять это вовремя, то мог бы за несколько энергичных бросков сорвать захват. За этим последовали бы попытка повторить атаку на телеуправлении либо переключение на самонаведение — но их адекватность на этом этапе была бы неизбежно снижена. Если бы они ошиблись в выборе, если бы были хуже подготовлены — так могло бы случиться. Но не случилось.
Русский активно маневрировал, разгоняясь все сильнее и сильнее: на глазах склонившихся над панелью тактической обстановки офицеров «Сан-Хуана» показатель скорости его хода перевалил за отметку «30 узлов». Но на дистанциях до 42 500 ярдов водометный двигатель Mk 48 давал ей все 60, позволяя торпедам нагонять цель с каждой секундой. Пинги двух торпед «подсвечивали» корпус русского ярче, чем светится падающее с нью-йоркского небоскреба зеркальное яблоко в новогоднюю ночь. Командир «Оскара-II» все делал абсолютно правильно, но у него просто было слишком мало шансов в сложившейся ситуации. То, что его очередной энергичный доворот вывел «Саратов» на встречно-пересекающиеся курсы рвущейся к его корпусу смерти, уже не успело сыграть свою роль. Сонар еще успел принять характерную, жуткую «роспись» открытия крышек его 533-мм торпедных аппаратов, — но это было все. Даже если русский во всем этом кошмаре успел получить огневое решение, дать залп он уже не сумел. Через дисплей главного гидроакустического комплекса прошел сметающий символы шквал. Человеческий вой в центральном посту рванулся вверх и в стороны, как перевернутая лавина.
— Достоверная детонация…
Слова были бессмысленными, глупыми, — никому они не были уже нужны. Неполные пять секунд — торпеды наводились и маневрировали независимо, и одна явно потеряла сотни ярдов на каком-то из отворотов. Второй шквал знаков, расцвеченных в удивительно, невиданно яркие псевдоцвета, обозначающие полное насыщение условной шкалы интенсивности звукового сигнала. Куда они попали? Лейтенант мельком отмечает, что не уверен в том, были ли подрывы контактными или все же бесконтактными: что-то в безумной мешанине завитков заставляет его сомневаться, хотя и не слишком сильно. Что это может означать, понять пока сложно. Да, попали. А вот куда, как? Ответить на два этих вопроса оказалось принципиально невозможным, но две детонации есть две детонации, произойди они хоть на обрезиненном борту русского ракетоносца, хоть в десятке ярдов от него. Боеголовка каждой торпеды содержала 650 фунтов сильнейшего взрывчатого вещества, этого хватило бы, чтобы проломить пояс броненосца. В мае 1982 г. британец Рефорд-Браун потопил аргентинский крейсер «Генерал Бельграно» двумя Mk 8 mod 4, в каждой из которых было 466 фунтов тротила, третья прошла мимо. Прошла мимо и их собственная третья, и причины этого так и не были потом установлены с удовлетворительной степенью достоверности. Акустические вспышки перенасытили, перегрузили пиковыми значениями тщательно откалиброванную систему наведения, «проваливающийся» вниз русский был практически замаскирован сложным движением слоев воды — бог его знает. Два попадания вовсе не гарантировали уничтожение современной атомной субмарины, характеристики корпуса которой позволяли ей погрузиться почти на 500 метров, но шансы на это были весьма велики. Ну что, все? 120 или 130 человек, мгновенно убитых детонациями у борта, замурованных в сжимаемых нарастающим давлением отсеках, потом, после долгой паузы, в которую вмещается только собственное хриплое дыхание, — все нарастающие по громкости щелчки, и…
Коммандер Мартин отвернулся от тактического дисплея, от счастливых лиц офицеров и старшин, с которых белозубые улыбки так и не смогли стереть напряжение и пережитый страх. Старший оператор сонара, то и дело глотая окончания слов, скороговоркой комментировал происходящее: русский валился вниз — он явственно читал асимметричные, неравномерные щелчки обжима прочного корпуса. В разбитые отсеки «Оскара» рвалась вода, оба реактора молчали, но русский фонил массой «вспомогательных», смешанных шумов. Десятки порванных трубопроводов в его корпусе свистели, выли, били во все стороны паром, фреоном, радиоактивной водой под давлением. Стальные конструкции, детали набора корпуса и судовых механизмов хрипели и стонали, изгибаясь под действием сил, не предусмотренных никакими нормативами прочности. Крики людей не были слышны. Они подразумевались. Коммандер не хотел об этом думать… Это была просто работа. Сложная, опасная, но нацеленная на благо страны и человечества. Только так. Никто еще не придумал способа топить современные атомные субмарины-«охотники» так, чтобы никто не пострадал.
Старшина, еще один из операторов гидроакустического комплекса, подчиненный того же лейтенанта, сумел подать сигнал на динамик. Невнятное шипение, треск, гул. В этом режиме система не способна была фильтровать фон моря, и сами по себе шумы не говорили и не значили почти ничего. Но потом был далекий, заглушенный и смазанный дистанцией грохот: русский ударился о дно. Шорохи, снова трески и почти рычание мнущейся стали и крошащегося щебня — корпус «Саратова» подминал под себя то, что послала ему судьба в качестве последнего ложа. Еще шорохи, и еще какие-то звуки, совсем уже не пригодные для интерпретации. Finis.
В Баренцевом море глубины очень разные. Средняя — около 110 фатомов, но есть обширные участки с глубинами до 160–220, а местами и до 320–330. «Курск» затонул на 60 фатомах, и русские не сумели спасти из состава его экипажа ни единого человека. В мирное время, с помощью всей своей техники и сначала консультаций, а затем и технической поддержки скандинавов, — не сумели. Вышедший из границ своего полигона «Саратов» лег на дно приблизительно на 90–95 фатомах. Жив ли еще хоть один человек из его экипажа, дравшегося до конца? Жив ли его командир, капитан 1-го ранга, фотография из личного дела которого третью неделю висела у коммандера Мартина в каюте: первое, что появлялось у него перед глазами, когда он просыпался. Жив ли он? И если умер, то как: убитый детонацией, проколотый куском металла, рванувшимся через отсек? Водой, хлынувшей в пробитую в прочном корпусе дыру под таким напором, что даже сама ее струя убивала не хуже стали? Об этом не хотелось думать, но он просто не мог переключиться, даже кивая поздравлениям, даже изо всех сил пытаясь вслушаться в возгласы вокруг, осознавая веселые дружеские толчки в плечи, в широкую спину.
Потом коммандер вспомнил о сторожевике наверху и, будто очнувшись, спокойно и счастливо улыбнулся, вновь поднимая взгляд на приветствующих его товарищей по оружию. Если отсчитывать время и с этой точки тоже, у русских оставалось около четырех суток. Ни он, ни кто другой не будет мешать им спасать тех членов экипажа их «охотника», которые еще могут быть живы. Это, наконец, позволило ему почувствовать себя хорошо.
Четверг, 14 марта
Американский народ никогда не простит советские акты агрессии — начиная с того, когда в 1960 году они сбили Гарри Пауэрса в его шпионском самолете У-2.