За день до послезавтра
Шрифт:
— Кто «они»? — мертвым, полностью лишенным интонаций голосом поинтересовалась блеклая женщина, тоже стоящая рядом. Впрочем, они все стояли близко друг к другу, будто старались укрыться от ветра.
— Не знаю. Откуда мне знать.
— Не чечены?
Анна вспомнила привидевшееся ей сколько-то десятков минут назад и посмотрела на спросившую чуть внимательнее.
— Нет. Обычные. Просто подошли к милиционеру у всех на глазах, «хлоп», «хлоп»… Народ сразу же по сторонам, а они как-то быстро, как-то сразу, — в спину девочкам забежали, и…
Он не договорил, но Анна уже и не слушала, оглядываясь по сторонам. Голос без интонаций или почти без интонаций: где она такое слышала? Пусть почти такое? Опустив взгляд, она начала отходить от остальных, но тот же худой парень посмотрел на нее такими мертвыми глазами, что ее пронзило насквозь. Это был словно электрический разряд, который пробивает тело и уходит в мокрую землю через подошвы, оставляя за собой оплавленные дырочки, как от пуль. Ее скрутило жуткой, невыносимой судорогой, буквально перекрутив мышцы торса и рук винтом, наискосок, одним восходящим, приподнимающим на цыпочки движением, — как античного дискобола. Анна взвыла от боли и ужаса, в глазах за какую-то долю секунды потемнело. Это было, как будто ее жрет какая-то огромная змея. Она рухнула сначала на колени, затем ее повалило набок. Парень мгновенно прыгнул сверху, развернул, согнувшуюся, к себе лицом. Выдернув из кармана платок, он попытался залезть ей в рот. Анна отбивалась, уже хрипя, а не крича, — и он постепенно понял, только продолжал придерживать за плечи, прижимать к земле неожиданно сильными руками.
— Все… Все… — приговаривал фиксирующий ее щиколотки мужчина, будто это было нужно. Еще несколько спазмов, еще рывки — и она затихла, глядя в серые асфальтовые крошки перед своим лицом. Было холодно — так холодно, что плохо получалось дышать. Парень помог ей сесть, мужчина заглянул прямо в лицо. Кто-то еще присел рядом. Было даже странно, что такое внимание оказывается одному живому человеку, когда рядом трое мертвых.
— Я уже… Уже все… Спасибо, — сумела произнести Анна, и ей покивали, отпуская.
— В военкомат? — непонятно спросил мужчина. Парень кивнул, и от этого простого жеста ее вновь бросило в дрожь. Подняться удалось не сразу: теперь ей уже не помогали, а ноги все еще подгибались. Постояв с минуту на одном месте, Анна отошла к стене дома и прислонилась к ней, как ребенок. Это сработало — вскоре она уже сумела выпрямиться и стала лучше соображать.
Еще несколько взглядов по сторонам: люди разошлись, тела остались. Пронеслись несколько машин, в том числе черная «Волга» с военными номерами. Торопливым шагом прошел очередной прохожий. Новый, не из тех, кто стоял рядом с ней. Он не остановился. Анна достала из сумочки сотовый телефон и отщелкнула зеркальную крышку. Слава богу, связь была — поверх пушистого котенка в ромашках ярко светились полосочки индикатора качества приема. Торопясь так, что при каждом ударе едва не ломались короткие врачебные ногти, она настукала в телефонной книжке аппарата фамилию Ляхина. Удар по сияющей зеленым кнопке соединения. Гудки.
— Да.
Голос в трубке был таким же, как в прошлый раз. Таким, каким она запомнила его с пятницы. Таким же, как у этих людей за спиной.
— Коля, — быстро произнесла Анна в трубку. — Ты знаешь уже?
Пауза была секунд на тридцать. Время шло.
— Я знал уже несколько лет назад, — ответил наконец человек на другом конце проведенной через эфир линии связи. — Неделю назад я знал, что речь идет о днях. Два дня назад — что о часах. Да, сейчас началось.
— Коля, — Анна все это понимала и не могла себя заставить ответить так, как было положено по всем правилам, как требовалось. Ей было нужно другое. — Коля… Ты сказал тогда, что через год нас всех не будет в живых. Как… Как это случится?..
Снова пауза, такая длинная, что ей показалось, будто оборвалась связь, и Анна даже отодвинула ледяную щеку от экранчика, чтобы взглянуть на символы. За секунду ей стало страшно, что она пропустит ответ, и тогда она прижала трубку к щеке уже двумя руками, будто сейчас отнимут. Нет, связь была: в трубке дышали.
— Вас изнасилуют и убьют вместе с дочкой, — очень ровно произнес голос Николая Ляхина тогда, когда Анна думала, что он уже не ответит.
— Коля… — голос сорвался, но она справилась. — Ей же 11 лет…
— Да, — снова глухо сказали в трубке. — Прощай, Аня.
Потом был обрыв. Доктор Варламова остановила трясущиеся пальцы на кнопке умершего сотового телефона и подняла глаза. Низкие утренние облака бросали на улицы города косые резкие тени. По улице бежали люди — некоторым приходилось перепрыгивать через тела, но не останавливался уже никто. Потом взвыли сирены.
Воскресенье, 17 марта
Никто на Москву не собирается нападать. Но главное — это свобода доступа к источникам энергии. Никто не собирается их отбирать, никто не собирается их брать за так или присваивать себе. Правда, Хиллари Клинтон как-то обмолвилась, что надо еще подумать, по какому праву Россия владеет таким огромным количеством ресурсов, которые она совершенно нерационально использует и вообще использовать не может, особенно сибирские. И это заявление, конечно, юридической силы не имеет, но думать над ним надо. Потому что у нас Сибирь пустая и пустеющая. И так долго в мире продолжаться не может. Мир должен осваивать ресурсы планеты, это общие ресурсы. И если они юридически наши, нам будут за них платить, но если мы будем стараться к ним не допустить, то это плохая политика, и я не знаю, чем она кончится.
Res nullius cedit primo occupanti [28]
Спокойным, ровным движением Николай расстегнул нагрудный карман куртки и вложил в него умерший телефон. По улицам бежали люди, — бессмысленно, в разные стороны. Как будто можно убежать от своей судьбы. Впрочем, может быть, они бегут к своим семьям, желая встретить происходящее вместе. Николай улыбнулся такой улыбкой, которая бы вызвала одобрение и у немецкой овчарки. Вопрос «ты знаешь уже?» не удивил его ни на секунду. Он не просто знал. Первых убитых он увидел на улице двадцать минут назад. Полковник с наплечной нашивкой Военно-космической Академии, застреленный в затылок в упор. Молодой капитан в камуфляжной куртке, на которого потратили, наверное, патронов десять. Курсант Нахимовского училища. Курсант-речник, тело которого лежало прямо на проезжей части, на мосту через Карповку. «За что речника-то, видно же, что ему же лет 16 или 17 всего? — спросил Николай сам себя и тут же ответил: — А за то же, что и остальных. За форму».
28
«Ничья вещь становится собственностью первого завладевшего ею» (лат.)
Десять минут спустя, уже все поняв окончательно, уже находясь едва ли не на полпути к дому, он увидел и то, как это происходит. Быстрым шагом двигающаяся по Каменноостровскому проспекту пара мужчин перехватила человека в военной форме. За секунду до столкновения они разделились. Один почти в упор произвел два выстрела, второй прикрыл его. Это произошло наискосок от Николая через проспект, потому видно было все отчетливо, как и остальным немногочисленным прохожим. Два глухих хлопка, офицер опрокидывается на спину, буквально вышвыривая из разжавшейся руки какую-то сумку, и убивший его человек быстро прячет оружие и достает фотоаппарат. Вот в это Николай сначала не поверил, но так оно и было. Мигнула блеклая фотовспышка, застывший на мгновение диверсант тут же убрал камеру, и они вновь начали двигаться. Десять-пятнадцать метров пританцовывающего шага, стволы настороженно двигаются из стороны в сторону — и пара уходит вбок, через тот сквер, где стоит памятник Низами Ганджави. После этого несколько застывших было человек кинулись вперед — посмотреть. Николая среди них не было — он продолжил свой путь по другой стороне проспекта. Деталь с фотографированием была единственной, вызвавшей у него некоторое удивление своей неожиданностью, остальное было понятным. Диверсанты убивали сейчас людей по всей стране. Питер в этом отношении был почти «теплицей», лакомым кусочком для людей, получивших чью-то протекцию. По сравнению с Москвой в нем было резко меньше оружия: не сопровождали богатых дам в бутики вооруженные телохранители, не стояли у дверей учреждений многочисленные в столице сотрудники ФСО с «Бизонами» в руках и так далее. При этом в Петербурге было полно «мягких» целей, окупающих каждый потраченный патрон в невиданном до сих пор соотношении. Преподаватели действующих до сих пор военных училищ и академий, тыловики, курсанты, солдаты и матросы в увольнении. Самый выгодный с этой точки зрения вариант — «Можайка» или сразу Военмед. Профессора, врачи, курсанты-медики: это целая толпа абсолютно легитимных и при этом полностью беззащитных целей. Вражеский полковник, убитый на войне — это почти гарантированная «Бронзовая Звезда». Наш Военмед — это десяток подполковников на каждое отделение: от урологического до детского… При том, что самый дорогой специалист на линии фронта — это именно военный врач. Господи, на Лебедева и Боткина сейчас бойня, наверное…
Можно представить, как выгодно в эти минуты взять штурмом штаб Ленинградского военного округа на Дворцовой площади. Три десятка человек с автоматическим оружием против дежурных — и куча штабников внутри… С точки зрения диверсанта — идеальный момент, лучше не бывает. Впрочем, нападение на ЛАЭС было отбито, а там был приблизительно тот же формат. Или сейчас момент уже не идеальный, а идеальный был двадцать минут назад, когда одновременно поглядели на часы несколько сотен чужаков на улицах мирного еще города. И под дверями квартир тихо сопящих в подушки старших офицеров. Николай улыбнулся снова — так, что свело челюсти. Он ждал всего этого еще вчера. Нападение воскресным утром — это такой избитый штамп, что хуже не бывает. Июнь 41-го, декабрь 41-го… 8 февраля 1904 года… Почему они не напали вчера?