За державу обидно
Шрифт:
Артиллеристы дружно меня поздравили и выразили единодушное согласие. Да и возражать-то глупо: на любой другой территории я б только командира дивизиона и начальника артиллерии пригласил, а здесь они все — хозяева, которым некуда деться, автоматически — все мои гости. Напитки, закуска, посуда — мои. От них-то всего и требуется — согнать столы в кучу. В 19 часов все было готово. Все гости прибыли. Не хватало одного: командира полка. Но без батьки подобного рода мероприятия начинать не принято, и все терпеливо ждали. Прошло минут 15. Я послал замкомбата:
— Владимир Иванович, ступайте разберитесь, в чем там дело?
Зам явился минут через
— Командир полка беседует с генералом Мироновым, ну и под Героя — по маленькой. Сказал, скоро будет!
Прошло еще минут 15. Я уже собрался идти сам, когда появился солдат, ординарец командира: «Командир полка, генерал Миронов идут поздравить комбата!»
— Понятно!
В центре стола освободили два места. Сосредоточили туда лучшую водку. Пять, десять, пятнадцать, семнадцать минут. На восемнадцатой минуте в артштаб-общагу ворвался разъяренный командир полка.
Шум, гам, мат — ничего не понятно! Через несколько минут картина более-менее прояснилась. А более подробно мне ее изложил солдат — заведующий баней. Дело было так. Вознамерившись поздравить меня с присвоением досрочного звания, командир 108-й мотострелковой дивизии генерал-майор В.И.Миронов в сопровождении командира полка направился к месту проведения церемонии. Что там у командира заклинило, я не знаю, но он повел генерала в баню. Солдат, зав. баней, находился на месте, но, разглядев в свете фонарей шествующих в его сторону высоких гостей и зная нрав командира полка, предпочел запереться в бане изнутри. Продолжая начатый ранее разговор, генерал и подполковник подошли к двери, и Юрий Викторович дернул за ручку. Дверь не открывалась. Пораженный таким наглейшим негостеприимством, очень похожим на откровенное издевательское хамство, Юрий Викторович мгновенно вскипел. Он обрушил на дверь град ударов. Дверь была сработана на совесть и осталась невозмутимо запертой. Пока Юрий Викторович прикидывал, что бы это значило, вскипел генерал, речь его была короткой, но сильной. Примерный смысл ее был таков: «В гробу я видел ваше десантное гостеприимство, пригласили — и встретили запертой дверью, ноги моей в этом рассаднике хамов отныне и до веку не будет!» После чего резко повернулся, скорым шагом дошел до уазика, сел в него, не прощаясь, и умчался по взлетке в сторону дивизии.
Попытки обескураженного Юрия Викторовича как-то сгладить инцидент успеха не имели. Когда машина комдива окончательно растаяла во мраке, Юрий Викторович, надо думать, вспомнил, что сам же изменил место встречи. И то, что произошло, следовательно, целиком лежало на его совести.
Но — устав, пункт первый: командир всегда прав. Пункт второй: если командир неправ — читай пункт первый. И вот уже командир- в штабе артиллеристов, и вот уже на наши мнимо негостеприимные головы обрушился шквал зело нелестных эпитетов.
Когда ситуация более или менее прояснилась, в штабе на какое-то время остались самые стойкие, самые идеологически выдержанные, сумевшие сохранить невозмутимость индейцев офицеры. Основной массе вдруг срочно что-то понадобилось на улице и они, икая от сдерживаемого, душившего их смеха, неприлично поспешно удалились.
Мало-помалу командир успокоился, перестал косить на меня огненным глазом и даже в конце концов сказал весьма прочувствованную речь о том, что из любого учебного недоделка можно при желании сделать человека. К концу вечера инцидент полностью был исчерпан.
Что командир полка объяснял комдиву, не знаю, но, по-видимому, объяснил успешно, потому что генерал Миронов
Во второй половине июня — начале июля я с батальоном провел еще несколько малозначимых как по результатам, так и по потерям операций. Упоминания заслуживает только одна из них. Как было сказано выше, еще в мае во исполнение решения по расширению зоны охраны аэродрома третью роту с подразделениями усиления выдвинули под Махмудраки. Общее руководство группировкой возложили на майора В. И. Ливенского. Рота оборудовала опорный пункт, в котором и провела благополучно полтора месяца, воюя с то ли случайно забредающими, то ли специально загоняемыми на минные поля ослами.
Эта рота была лучшей в батальоне: самой сплоченной, самой сколоченной, самой боевой. Выслушав в очередной раз «по радио» преисполненный досады доклад Владимира Ильича, я вновь и вновь обращался к командиру полка с просьбой о снятии роты с «ослиной позиции». Вновь и вновь с той или иной степенью категоричности получал отказ и вновь обращался. Наконец, как говорится, наша молитва до Бога дошла: где-то в самом начале июля командир полка поставил задачу: «Собирайся, поедешь снимать свою любимую роту, решение доложить!»
Решение у меня уже давно готово, и на следующее утро я выступил в поход во главе усиленной парашютно-десантной роты. Ливенского известили и к установленному сроку должен был ждать во главе построенной и готовой к движению колонны. К тому времени доклады его носили пессимистический характер. Стояла несусветная жара, трусы, майки и носки истлевали в считанные дни. По каким-то там причинам около трех недель в полк не завозили белье. Не было белья в полку, не было в батальоне, не было у Ливенского. Владимир Ильич докладывал, что солдаты несут службу по форме раз: трусы, каска, пистолет, с вариациями, например: резинка от трусов, та же каска, бронежилет на голое тело, автомат.
Скрупулезного, глубоко уважающего военную форму майора Ливенского от этих вынужденных нововведений тошнило — рота дозрела по всем статьям.
Был разгар лета и разгар минной войны. Практически каждый день поступали сведения о подорвавшихся машинах, БТРах, людях, ослах. Нарастающим итогом шли телеграммы, в категорической форме требующие при любых перемещениях войск выбирать маршруты вне дорог.
Туда мы прошли красиво. Маршрут был километров на пять подлиннее, но практически ни разу ни на одну дорогу мы не вышли и как результат — ни одного подрыва. Впереди на двух танковых тягачах шли саперы. Когда до места встречи оставалось метров семьсот, саперы проложили маршрут по склону пологого холма. Подножие холма огибала широкая разбитая дорога, за нею находился кишлак. Через 10 минут мы встретились с Ливенским. Еще минут 10 ушло на перестроение двух колонн в единую.
Наблюдатели доложили, что все кругом спокойно. Кроме того, несмотря на утро, было уже очень жарко. Я дал команду:
— Людей на броню. Доложить готовность к движению.
— Готов!
— Готов!
— Готов! — зафиксировал шлемофон.
— Вперед!
Тягачи, а вслед за ними вся колонна, втянулись в только что проложенную колею, считая ее безопасной. Подошли к холму. По склону прошли два танковых тягача, саперный БТР. Четвертым прошел я, пятым — начальник штаба.
Шестой шла машина командира третьей роты. Я практически закончил огибать холм, по границе пыли показалась машина начальника штаба. В это время за холмом тяжко и мощно грохнул взрыв, подняв в воздух столб пыли и дыма.