За экраном
Шрифт:
Через несколько дней я улетел. Со мной в Москву летела прославленная «Девушка моей мечты» с Марикой Рекк в главной роли. Эта девушка побила все рекорды сборов. Судя по сохранившейся у меня накладной, со мной было два ящика фильмов (двести килограммов). Это были цветные фильмы, первые ласточки того ценного груза, который через два месяца поступил в Белые Столбы и стал солидным вкладом в фонд лучшей в Европе фильмотеки.
Я же вернулся в свою редакторскую келью на четвертом этаже и отныне встречался с фильмами из рейхсфильмархива лишь в кино, где они многие годы помогали Главкинопрокату перевыполнять план и получать премии.
Сакраментальная надпись перед титрами извещала о том, что это трофеи. Мне это было хорошо известно.
БОЛШЕВО
Это слово стало
В творческой биографии сценаристов и режиссеров болшевская весна или осень отмечена, как правило, памятными датами. Здесь справлялись дни рождения, обмывались премии, здесь встречали Новый год, Май или Октябрь, здесь отсиживались после проработок, а разные поколения знакомились друг с другом, не отделенные стенами квартир, барьером возрастов и званий.
Я – болшевский абориген. Первый раз я перешагнул порог Дома творчества в тридцать седьмом году, когда еще пахло краской, блестел светлый паркет и ни один человек (!) не открывал двери в его тридцати пяти комнатах. Крутом тесно стоял сосновый лес, прозрачная и глубокая Клязьма омывала желтый песок пляжа. За высоким забором проходила лесная дорога, а вокруг располагались редкие дачи. Пейзаж, как и сейчас, портила лишь труба маленького механического завода – по ту сторону Клязьмы, где невдалеке стояла также ткацкая фабрика бывшей алексеевской мануфактуры, одним из хозяев и управляющим которой был когда-то Константин Сергеевич Станиславский.
Группами мы ходили осматривать его дачу – подарок испанским детям, с которыми многие из нас дружили.
Дом творчества кинематографистов «Болшево», как он теперь называется, построен по инициативе Б.З. Шумяцкого – это было одно из многих его мероприятий, но побывать в этом доме Борису Захаровичу уже не довелось. Тогда он назывался Домом отдыха и был задуман как загородная резиденция для творческих и ответственных работников кино. Предполагалось, что сюда будут приезжать творческие коллективы – режиссеры, сценаристы, операторы, художники – для работы над постановочными проектами, а на субботу и воскресенье – деятели кино и его руководители. Путевки для отдыха на длительный срок не выдавались. В обычные дни здесь работали лишь две-три группы, в субботу же дом переполнялся.
Я бывал здесь почти каждую субботу – то с кем-нибудь из друзей, то по несколько дней жил со съемочной группой, приезжал в кратковременный отпуск для работы, для подготовки программ конференций, разработки тематических планов или просто для приятного времяпрепровождения.
В дни войны в Болшеве был расположен госпиталь. Могучие сосны тогда шли на топку. Сейчас их, свидетелей моей молодости, осталось не больше дюжины. Первый год после войны здесь жили привезенные из Германии специалисты, которые налаживали производство многослойной цветной пленки, а затем был нервно-психиатрический санаторий, и лишь в середине 50-х годов Дом творчества вернулся в лоно кинематографии. Он перестроился, за счет холлов увеличилось количество комнат, появились четыре домика-коттеджа, поднялись деревья, посаженные после войны, со всех сторон его зажали новые постройки – дома, заводы, – и лишь старая фабричная, уже не дымящая,
Дом в Болшеве сейчас редко пустует, каждый год здесь проводятся семинары, симпозиумы, правда, в летние месяцы кинематографистов мало, но зато много старых болшевцев – театралов, ученых, музыкантов, к которым давно привыкли кинематографисты.
Я появлялся в этом доме в разных ипостасях: молодым, начинающим, подающим надежды – и зрелым, известным в кино человеком, участником симпозиумов и руководителем семинаров, – наконец, после тяжелой болезни, седым и лысоватым доктором наук, обремененным детьми, правда, тоже кинематографистами. И все-таки для всех коренных болшевцев я всегда оставался тем же Жозей Маневичем, давным-давно ставшим постоянной частью местного контингента, редеющего с каждым годом.
Отлично помню первое свое появление в этом доме. В прихожей, как тогда назывался холл, вас встречал летящий вдаль на тачанке Чапаев. Затем вы попадали в столовую: двери ее тогда были раскрыты с обеих сторон, и вы по лестнице могли спуститься в парк или попить чаю, сидя на ступеньках террасы. Посреди столовой стоял огромный, на резных ножках стол, покрытый полотняной скатертью. На столе – самовар, поднос с посудой, в вазах лежала сдоба и сушки. На высоких стульях, окружающих стол, видимо, вывезенных когда-то из старинной усадьбы, сидели лишь несколько человек. Сейчас от этого столового гарнитура остались лишь два шкафа с прекрасной резьбой.
Я ни с кем из сидящих за столом знаком не был, но в одном из них сразу узнал режиссера Петрова [30] . Владимир Михайлович пил чай с несколькими людьми из своей группы. Он готовился к съемкам «Петра». Мы быстро познакомились и с тех пор дружили. Здесь были Коля Лещенко, В. Горданов, еще кто-то – они работали над сценарием и ждали приезда А. Толстого – «графа», как они его называли, – в Москву. Действительно, через несколько дней я присутствовал на читке и обсуждении сценария «Петра I» в главке. С интересом вслушивался в чтение Толстого. Читал он кругло и как-то вкусно , каждое его слово облекалось плотью. Много лет спустя мне пришлось слушать чтение его сценария «Хлеб» (или «Оборона Царицына», как назывался фильм) – тогда меня одолевала скука…
Дом был пустой и гулкий, очень свежий. Я купался в чистой Клязьме.
Сейчас с этим домом произошло то же самое, что и со мной. Все те же комнаты, заново поднявшийся парк, свежая зелень. Только столовая, всегда полупустая, стала обычной столовкой. Мало стало кинематографических лиц, два-три человека из моего поколения и несколько – послевоенного, но когда идешь по коридору, то… из каждой комнаты выходят друзья прежних лет, да и ты сам – полный планов, надежд, несбывшихся иллюзий и свершенных замыслов, совсем не таких, как тебе представлялось, но все же выстраданных, а порой забытых… Здесь я писал монографию о Чиаурели, «Педагогическую поэму», «Слепого музыканта», «Кюхлю», «Большие и маленькие». Заканчивал книгу «Кино и литература», писал пьесы: «Лейтенант Шмидт», «Тайное общество». Заканчивал докторскую диссертацию, редактировал и исправлял чужие сценарии, работал с режиссерами Маслюковым, Лукашевичем, Мотылем, Самсоновым, Хейфицем, Федоровой. Сюда ко мне приезжали студенты, а затем уже драматурги разных выпусков: Ежов, Соловьев, Шпаликов, Амлинский, привозили свои новые работы Тополь, Спирина, Шейнин, Кушнаренко, Абызов, Кадыр, Омуркулов, Михальченко.
Здесь я готовил различные доклады, в частности доклад для первого съезда кинематографистов, постановления для руководства. Неоднократно это была совместная работа с редакторами, критиками – Парамоновой, Новогрудским, Зоркой, Ханютиным, Кокоревичем.
Сегодня я перебираю свои записные книжки и переношу на лист бумаги даже мне самому еле понятные болшевские записки – может быть, кому-то они о чем-то напомнят, послужат штрихом к чьему-либо портрету, а может, историк кино найдет в них приметы прожитого времени, трудного и страшного, но порой пленительного – во всяком случае, не монотонного и не ленивого, ибо, как говорил один из героев пьесы Коли Эрдмана, «с нашим начальством не соскучишься». Эрдман, к слову сказать, тоже был частым болшевским обитателем.