За экраном
Шрифт:
Итак, перевернем страницы старых записных книжек.
Труднее всего вспоминать заурядные, будничные приметы быта. Что ели? На чем спали? Сколько что стоило, как проводили дни и вечера? Ежедневно повторявшееся потому и незаметно, но все же важно: из привычек, обязанностей и потребностей рождается то самое бытие, которое должно определять сознание, которое либо человек преодолевает, стряхивая со своих плеч, либо принимает и живет по его канонам всю жизнь. Оно же определяет и его конец, так как он не мог им поступиться.
Хочется вспомнить хоть немногое из того, как жили каждый день, – воскресить тысячи дней в нескольких, пусть бледных чертах.
Болшево. 1972
Разговор
Я. Мы, кинематографисты, все еще пренебрежительно ведем речь о ТВ, а ведь наше будущее – в этом ящике. Через пять лет это будет уже ясно всем… Сейчас мы в таком же положении к ТВ, как театр к кино в начале 30-х годов.
С. Г. – Да, это так. Мы у театра забрали его ходовой репертуар, он стал интеллектуальнее, психологичнее, обогатился за счет нашей поэтики и вышел из кризиса. Залы полны. Споры. Новые виды театральных премьер – они по-прежнему события. Спектакли Любимова, на Бронной – Эфрос, Захаров.
Я. К сожалению, никто не хочет посмотреть правде в глаза: залы-то полупустые, большинство картин на холостом ходу, едва окупают себя. Проблема «кино и зритель» считается у нас надуманной, так же как и конкуренция с ТВ, а между тем половина картин дублирует сюжеты, и нужны они только самой съемочной группе. При наличии телевидения хроника и науч-поп должны работать только на ТВ, за единичным исключением, а художественных фильмов для экрана следует снимать вдвое меньше и трижды лучше. Остальная программа – для ТВ. Голубой экран с его спецификой проглотит их.
С. Г. На Западе резко свертывается сеть кинематографов, старые – закрываются, большие залы – перегораживаются. Кинематограф в Америке оставил для себя суперфильмы, политические и сенсационные. Что касается экспериментальных и порнографических – то пока что доступ их на телеэкран тормозится.
Я. Кинематограф утвердит себя, как театр: он уже перестал быть самым кассовым из искусств. Улицы пусты, когда идет «Сага о Форсайтах» или футбольный матч. У нас плановая система позволяет координировать и объединить кино и телевидение в одних руках, а все твердят, что нет конкуренции, – ведь мы сообщающиеся сосуды, искусственно разъединенные! Телефильмы дешевле и быстрей, и лучшие из них находят зрителя на экране. Например, «Угрюм-река», «Бумбараш» и т. д.
Сценарист. Чухрай все экспериментирует, как дешевле и быстрей, а телефильм уже снимает. Скоро придется новые кинотеатры отдавать под театры и клубы.
С. Г. Беда в том, что наши социологические исследования подгоняются под ожидаемые результаты.
Сценарист. Количество копий определяет Романов, а не истинная потребность, а потом посещаемость с других сеансов приписывают тем фильмам, которые должны иметь успех, но не имеют.
Кто-то. Сказка про белого бычка. Все знают, и все не знают. Это все равно, что с рабочей тематикой.
Я. На «Мосфильме» Сизов объявил бой классике. Только современность. Но – новый запуск, через полгода: «Арап Петра Великого», «Не в свои сани не садись», «Тиль Уленшпигель»…
Кто-то. Слава богу. Иначе совсем сгорели бы.
Болшево. 1973
Прошло вот уже тридцать пять лет с того дня, как я раз или два, а иногда и три в год появляюсь здесь. И каждый раз уезжаю с мыслью: а доведется ли еще? И вот довелось. Редеет постоянный контингент. Но все же в столовой, на тех же местах, и Юткевич, и Райзман. Да и сам я сижу все там же – либо за вторым, либо за третьим столиком. Много новых лиц. Но и они уже в традиционной болшевской колее. Постоянные две партии преферансистов, постоянные Сусанна и Люся [32] , лишь меняются партнеры. Белый после пятнадцатилетней ежедневной пульки стал играть чуть-чуть лучше. В столовой появляются новые лица со старыми киями, которыми играли еще Иван с Бернесом, и Володя Каплуновский ловким маркерским ударом гнал шар от двух бортов в левый угол. Сейчас этими киями потрясают Валя Ежов, Слава Говорухин, Саша Сурин или Володарский.
Желтый домик стал зеленым, но его по-прежнему называют «пырьевским», а собака Мишка, хоть и живет уже у другого хозяина, исправно, как на работу, появляется в доме и ждет под дверью старых знакомых – рыжая, добрая, многострадальная собака Мишка дружит сейчас с Володей Немоляевым и долго тоскует в ожидании старых друзей. Это ветеран Болшева и по собачьей жизни – мой ровесник.
За столиком со мной – все однолетки и по годам, и по службе в кино. Операторы Лыткин, Цирульник, звукооператор Каменский. Многое они видели, многое сделали, еще больше пережили, да вот только часто забывают: одно и то же рассказывают по многу раз, иногда тютелька в тютельку, а иногда чем-нибудь новым, глядишь, расцветят.
Пора писать воспоминания, есть что рассказать – в особенности Лыткину. В одиннадцатой комнате мемуары пишет оператор Соломон Коган, дает мне читать по страничке-две в день, больше не утруждает. Фото у него уникальные. Кого он только не снимал и где только не был! Но это он сам опишет: и съемки в Кремле, и на китобойной флотилии, и в горящем Севастополе, и на Дунае, и в Одессе, и на Балатоне. А мы с ним вспоминаем сорок второй в Тбилиси и Марка Трояновского, и Канделаки, и Моню Левинсона, и воздушную тревогу в Тбилиси, и большой байрам в садике Ираклия.
А Лыткин полжизни провел за рубежом: в Шанхае и в Осло, в Стокгольме и в Лондоне, четырежды был в Нью-Йорке.
Не знаю, удосужится ли написать, – хотя запомнил-то он мало, вел очень замкнутую жизнь. Впрочем, один его рассказ, который я знаю лишь отдаленно, все-таки запишу. Как Лыткин, оператор первой категории, допущенный к правительственным съемкам, был отдан в солдаты.
Подо Ржевом командующий армией генерал Еременко предложил ему выехать в штаб фронта. Когда машина подъехала к какой-то деревне, Лыткин обратил внимание на то, что слишком много машин движется в том же направлении, – в одной из них он узнал знакомый профиль Берии. Он спросил об этом у Еременко, тот промолчал.
Когда машина подъехала к избе, Еременко вышел и велел ему ждать.
Машины все подъезжали. Подождав сравнительно недолго, Лыткин вышел из машины и, взяв камеру, пошел к избе. Первое кольцо охраны его пропустило – все же капитан, к тому же удостоверение фронтового оператора. Но когда он вплотную приблизился к избе, его окружили плотным кольцом, и чем больше он настаивал, ссылаясь на Еременко, тем более подозрительно на него смотрели, в результате отобрали аппарат и стали потрошить.
Из болшевских побасенок. Они всегда здесь в изобилии. Обитатели его – люди, много видавшие и наслышанные, и хотя большинство из них во власти склероза, помнят все, что было давно или чего не было, но сплетено воображением, – так как многое уже давно забыто и только слабые контуры былого мерещатся еще, остальное же надо вышивать узорами вымысла… И байки, и побасенки – бывшие и небывшие – все отменно интересные. Запах времени, точные приметы эпохи, ее жаргон – почти во всем, даже в обычных рассказах, становятся историческим анекдотом, легендой или кратким моралите.