За горным туманом
Шрифт:
“Кто нанял тебя?”
“Я слышал, что тебе нужен мужчина чтобы присматривать за кузницей”.
“Держись подальше от моей жены”. Хоук вздрогнул от слов, слетевших с его губ. Святые угодники, он говорил, как ревнивый муж! Он намеревался лишь спросить о том, кто нанял кузнеца, но очевидно слова не подчинялись ему так же, как и его ноги; по крайней мере, в отношении всего, что касалось его новоиспечённой жены.
Адам злобно засмеялся. “Не сделаю ничего, что бы леди не пожелала от меня”.
“Не сделаешь ничего, чего бы я не захотел”.
“Слышал, леди не хочет тебя”.
“Захочет”.
“А
“Все девушки меня хотят”.
“Забавно. У меня та же проблема”.
“Ты странно невежлив для кузнеца. Кто был твоим лэрдом раньше?”
“Не знаю достойного, чтоб звать его господином”.
“Забавно, кузнец. У меня та же проблема”.
Мужчины стояли нос к носу. Сталь к стали.
“Могу приказать тебя убраться с моей земли”, требовательно сказал Хоук.
“Ах, но тогда никогда не узнаешь, выбрала бы она тебя или меня, не так ли? И подозреваю, что есть в тебе глубоко внутри благородная сущность, та, что нуждается в тех старинных традициях, как чистота и отвага, честь и справедливость. Глупый Хоук. Все рыцари скоро умрут, как песчинки снов, уносимые изменчивой иллюзией времени”.
Ты дерзкий и с этого момента без работы”.
“Ты боишься”, изумился кузнец.
“Боюсь” Отозвался Хоук с неверием. Этот глупый кузнец осмелился стоять на его земле и говорить ему, что он, легендарный Хоук, боялся? “Ничего не боюсь. И уж точно не тебя”.
“Да, боишься. Ты видел, как твоя жена смотрела на меня. Ты боишься, что не сможешь удержать её подальше от меня”.
Горькая, насмешливая улыбка скривила губы Хоука. Он не был мужчиной, склонным к самообману. Он боялся, что не сможет удержать жену подальше от кузнеца. Это раздражало его, приводило его в ярость, и кузнец был прав насчёт его благородной сущности. Сущность, что требовала, как подозревал Гримм, чтобы он не лишал мужчину средств к существованию лишь из-за своей собственной неуверенности в жене. И Хоук страдал от этого редкого недуга быть доблестным и верным своей сущности. “Кто ты на самом деле?”
“Простой кузнец”.
Хоук изучал кузнеца в лунном свете, пробивавшемся сквозь рябины. В нём не ничего обычного. Что-то щёлкнуло у него в голове, унося в смутные воспоминания, но он не мог ухватить эту мысль. “Я тебя знаю, не так ли?”
“Сейчас знаешь. И скоро она меня тоже хорошо узнает”.
“Зачем ты провоцируешь меня?”
“Ты первым спровоцировал меня, когда понравился моей королеве”. Слова со злостью слетели с губ резко обернувшегося кузнеца.
Хоук рылся в памяти, пытаясь вспомнить королеву, которой он понравился. Ни одного имени не пришло на память; впрочем, обычно он и не мог их вспомнить. Тем не менее, раскрыл свои карты. Где-то, когда-то Хоук увёл ту женщину от этого мужчины. И мужчина собирался сейчас сыграть в ту же игру с ним. С его женой. Часть его пыталась не волноваться, но с того момента, как он положил глаз на Сумасшедшую Джанет, он понял, что попал в беду в первый раз в своей жизни. Глубоко внутри, где, лишая разума, сверкающие серые глаза звали его в зыбучий песок, и куда он с готовностью пошёл бы.
Что скажешь мужчине, чью женщину ты взял? Ему было нечего сказать кузнецу. “У меня не было намерения обидеть”, сказал Хоук, наконец.
Адам крутанулся кругом, и его улыбка сверкнула ещё ярче. “От обиды к защите. Все средства в страсти хороши. Всё ещё хочешь выслать меня отсюда?”
Хоук встретился с ним взглядом и пристально смотрел на него несколько долгих моментов. Кузнец был прав. Что-то в нём требовало справедливости. В справедливых битвах дерутся на равных условиях. Если он не сможет удержать девушку, если проиграет её другому мужчине… Его гордость вспыхнула. Если жена покинет его, не важно, хотел он начать с ней или нет, ради кузнеца, тогда про легендарного Хоука споют совсем иную руну.
Но ещё хуже, если он отправит кузнеца этой ночью, то никогда не узнает точно, выбрала бы жена его или предпочла бы Адама Блэка. И это имело значение. Сомнения бы мучили его постоянно. Её образ, когда она стояла сегодня, прислонившаяся к дереву и глазевшая на кузнеца – ах! Это обеспечит ему ночные кошмары и в отсутствие Адама.
Он позволит кузнецу остаться. А этой ночью Хоук соблазнит свою жену. Когда он полностью убедится, где останется её любовь, тогда, возможно, и только тогда он сможет избавиться от ублюдка.
Хоук спокойно махнул рукой. “Как пожелаешь. Не буду требовать твоего отсутствия”
“Я желаю. Мне это нравится”, ответил Адам самодовольно.
******
Хоук медленно брёл по внутреннему двору, потирая голову, что всё ещё болела от беспробудной пьянки в течение трёх последних ночей. Слово чести, данное Королю Джеймсу, удовлетворено. Хоук женился на дочери Комина и тем самым исполнил последний приказ Джеймса. Далкейт снова в безопасности.
У Ястреба были огромные надежды на то, что с глаз долой, на самом деле из сердца вон, и Король Джеймс забудет о Далкейте-над-Морем. Все эти годы он выполнял все извращённые распоряжения Джеймса, только и достигнув того, что король требовал всё больше и больше, пока своим королевским указом не отобрал у Ястреба последнюю заявку на свободу.
Почему это его удивило? Все эти пятнадцать лет король наслаждался, лишая его возможности выбирать, урезав её до единственного выбора – подчиниться королю или умереть, вместе со всем своим кланом.
Он вспомнил тот день, когда Джеймс вызвал его, за три дна до окончания его службы.
Хоук явился ко двору, в любопытстве, задетом напряжённой атмосферой предвкушения, заполнявшей огромный тронный зал. Приписав это ещё одной задумке Джеймса – и надеясь, что это не имеет отношения ни к нему, ни к Далкейту – Хоук приблизился к помосту и приклонил колени.
“Мы устроили женитьбу для тебя”, объявил Джеймс, когда в зале всё стихло.
Хоук застыл. Он мог чувствовать, направленные на него тяжёлые взгляды придворных: развлекающиеся, насмешливые и чуть… жалостливые?
“Мы выбрали самую подходящую”, Джеймс сделал паузу и злобно засмеялся – “жену, которая украсит остаток твоих дней в Далкейте”.
“Кто?” Хоук смог выдавить из себя одно лишь слово. Сказать больше значило выдать гнев отрицания, закипавший в его венах. Он не доверял себе, когда каждая унция в нём вопила о неповиновении.