За мертвыми душами
Шрифт:
Я выбрался из телеги и поднялся на крыльцо. Никита отъехал под навес и стал там привязывать лошадей.
— Пожалуйте!.. пожалуйте!.. — засуетились на крыльце, давая мне дорогу.
Я двинулся было вперед, но стряпка вдруг раскинула обе руки, словно желая принять меня в объятия, и перегородила вход.
— Куда ж вы, черти невежливые, барина-то через куфню ведете? — воскликнула она.
Все спохватились, заахали и вперебой стали просить меня перейти на соседнее крыльцо. Пришлось покориться, и только что я ступил на него — из «паратной» быстро вышел хозяин — еще
Мы поздоровались и познакомились; я сообщил хозяину о цели своего приезда. Дама в кудерьках высунулась из окна до такой степени, что угрожала ежесекундно вылететь в виде птицы, и, наклонив ухо, старалась расслушать, что мы говорили. Все кухонное население столпилось у края своего крыльца и жадно внимало тоже. Даже старую шавку разобрало любопытство, и она приковыляла к нам и села у ступеньки, жмуря полуслепые глаза и сочувственно постукивая хвостом.
Со второго этажа слышно нас было, по-видимому, плохо; дама нервничала, направляла на нас то одно, то другое ухо, наконец, не выдержала и закричала: Мишель, да проси же в дом! что ты на дворе разговариваешь?! Лбов встрепенулся.
— А милости просим, пожалуйте, в самом деле, в дом! — произнес он.
Через переднюю, увешанную вместо пальто всякими юбками и кофтами, мы вошли по посконному коврику-дорожке в «залу», два окна которой выходили на площадь; хозяин предложил мне сесть, а сам исчез — вероятно, делать доклад обо мне жене.
Я полюбовался двумя тощими олеандрами, торчавшими в кадках у окон и имевшими вид хлыстов, обозрел украшавшие стены открытки и писанный красками портрет какого-то военного, — ни дать ни взять майора из «Сватовства» Федотова, — и только что хотел сесть — из соседней комнаты выступила, еще издалека протягивая мне длинную высоко поднятую руку, как бы жалуя ею, высокая, худощавая дама в кудерьках. Щеки и нос ее были только что вновь припудрены, глаза подведены.
Лбов шел за нею. На шее его уже красовался белый воротничок, из рукавов виднелись манжеты. Он то и дело как бы высвобождал из них то голову, то руки, свидетельствуя этим, что городской убор для него не совсем привычен.
— Как я рада, вы из Петербурга?.. здравствуйте!.. — скороговоркой понеслась хозяйка. — Садитесь, я ведь тоже петербургская!.. Ну, что у нас там делается?!
Я пожал костлявую руку и сел в кресло; хозяйка опустилась на диван.
— Все по-прежнему!.. — ответил я. — Суета, суматоха, театров развелось, что грибов…
Хозяйка всплеснула руками.
— Ах, ах!!! Слышишь, Мишель? — обратилась она к мужу, стоявшему за одним из кресел и опиравшемуся на его спинку руками. — Я говорила тебе? В этом теперь вся жизнь! Непременно, непременно у нас спектакль устроим!
Мишель постукивал пальцами и кивал головою.
— Надолго вы в здешние края приехали? — продолжала хозяйка.
— Нет!.. я по небольшому делу к вам!!. — поспешил я прекратить попытки заговорить о «нашем» Петербурге. — Я слышал, что у вас скопилось много книг из разных помещичьих библиотек?
— Есть!.. — ответил Лбов.
— Ах, ничего в них интересного нет! — вмешались кудерьки. — Все лучшее я взяла себе — Эжен Сю, Конан-Дойля…
— Разрешите мне посмотреть? — обратился я к хозяину.
— А пожалуйста!
— Нет, нет, нет!.. — запротестовала хозяйка, — сперва выпьем чайку, поговорим о нашем милом Петербурге, а книги эти потом!..
Я встал.
— Нет, уж позвольте сперва заняться книгами: позже будет темно!
— Верно!.. — поддержал меня хозяин.
Кудерьки поджали губки и надулись.
— Ну, идите, идите!.. — недовольно произнесла она тоном обиженного ребенка. — Вы упрямый и злой…
— После визита к книгам я бываю добрее!.. — отшутился я.
— Смотрите, скорее возвращайтесь, — только с этим условием я вас и отпускаю! — произнесла она нам вслед, — наглотаетесь там пыли и перепачкаетесь — вот и все, чем вы будете вознаграждены за ваше непослушание!
Мы вышли на двор и стали пересекать его; хозяин вел меня к длинному кирпичному амбару, находившемуся против дома. Все обитатели последнего, начиная с хозяйки, высунулись; кто из двери, кто из окон и наблюдали за каждым нашим движением.
— Во многих имениях скупили вы библиотеки? — осведомился я.
— Библиотеки? — удивился хозяин. — Да я их не скупал совсем!
— Как же они у вас очутились?
— Имения я покупал, а не книжки… в старинных поместьях ведь они везде важивались!.. в придачу и шли. А потом к себе свозил сюда помаленьку.
— Самые имения, значит, перепродавали?
— Да что ж с ними больше делать? Хозяйство нонче хлеба не даст. Да и разоренные больше имения приходилось брать. Поустроишь его, приведешь в вид — и с рук долой! Хлопот с ними много!
— Какие же особенные хлопоты?
— А как же? Иной раз к строенью-то и подойти нельзя, не только что жить в нем: почешись об него — все завалится! Опять же парки разные в старые годы любили разводить; у иного помещика, глядишь, всего полтораста десятин осталось еще не проеденных, а под парком гуляет сорок. И это, значит, образумить надо: вырубить да выкорчевать!
— А почему же не оставить?
— Да кто же нынче с такой дебрей купит? — возразил Лбов. — Ни тебе лес, ни тебе поле — лешего только тешить! Чтоб под гулянки себе по сорок десятин отводить — на это бальшие капиталы надо иметь, не нонешние!
Мы остановились у спуска в подвал, и хозяин указал мне пальцем на низенькую, приоткрытую дверь.
— Тут… — проговорил он.
Вниз вели четыре каменные ступени. Я спустился по ним первый и очутился в низком, но довольно большом сводчатом каземате. Два маленьких квадратных окошка, заделанных железными решетками, пропускали слабый свет. От пола и приблизительно до высоты моих плеч весь подвал, как кирпичами, был наполнен плотно сложенными книгами всяких форматов, главным образом в старинных кожаных переплетах. У стен груды их достигали до потолка; между ними, посередине, имелся проход. Нас обдало банным воздухом; пол по крайней мере на палец был покрыт слякотью.