За мертвыми душами
Шрифт:
— А вот барина на сеновал устройте: ночевать там будут!..
— А в номерах-то что ж? Неужели полны?
— Клопами они полны; заели насмерть!.. — пояснил я.
Мужик покачал головою.
— Беда!.. — проговорил он, начиная от одного напоминания почесывать у себя бока. — И зловредная эта насекомая, не дай Бог! А может вам сюда сенца снесть, здесь устроитесь?
— Где здесь?
— А в телеге в порожней: самое это святое дело!
— Ну что ж, тащи сюда!..
Половой пожелал мне доброй ночи, вильнул, как угорь, всем телом и побежал обратно. Минут через пять из темноты выдвинулся целый стог сена и шурша проплыл мимо меня.
— Сюда, барин, идите!.. — глухо позвал из него голос Ивана.
У одной из пустых телег сено повалилось на землю, Иван отряхнулся и принялся готовить мне первобытную постель.
— Так-то оно лучше!.. — говорил он. — Тут и покурить можете слободно и все прочее…
— Я не курю!.. — отозвался я, влезая в телегу.
С наслаждением улегся я на душистом сене и покрылся пледом.
— Вот и доброе дело!.. — произнес Иван. — Спите с Богом!.. ваш Микита тоже так-то спит давно…
Где-то долго и бессмысленно лаяла собака. Мне виднелась темная масса дома; окна его почти все потухли; за одним из них мерцала в углу перед киотом лампадка… рядом мерно жевали овес и изредка фыркали лошади… Я уснул мгновенно.
IV
Ранним утречком следующего дня я выезжал из ворот трактира. Было пасмурно. Площадь перед станцией лежала пустыней. Никита взял влево: в доме Лбовых еще спали. Утица в ту сторону состояла всего из четырех домов, и за ними изумрудным ковром лежало небольшое поле. Горизонт закрывал лес; на синей опушке совсем вблизи рисовался серый двухэтажный деревянный дом.
— Вот он!.. — молвил Никита, указывая вперед кнутом.
Я не понял.
— Да дом-то проклятой!.. — пояснил он. — Вчера я вам о нем сказывал!
— Мы мимо него поедем? — спросил я.
— Как есть рядом. У самой дороги стоит. Чаю в трактире не пили еще? — Ну так здесь напьетесь: баушка Арина нам знакомая!
— Чаю я не хочу, молока бы лучше?
— И молоко найдется!..
Через несколько минут мы свернули в ворота усадьбы. Ворот, собственно говоря, не было: от них оставались только два кирпичных столба; к ним примыкала развалившаяся деревянная ограда. Мимо густых, задичавших зарослей смородины и крыжовника, задевавших нас с обеих сторон, мы въехали на узкий и длинный двор; слева открылся из-за деревьев заурядный деревянный дом бурой окраски; нижние окна его были забиты досками. Против него вытягивался низенький, почернелый флигель с навесом над крылечком; дальше по линии его отходили такие же усадебные строения. Все было запущено и казалось давно вымершим.
Никита остановил лошадей у крыльца; из сеней выглянула голова старухи, повязанная серым платком.
— Здорово, баушка Арина, — произнес он, приподымая картуз.
Старуха вышла наружу и взялась одной рукой за столб навеса, а другую приложила ко лбу в виде козырька. Оказалась она маленькой и худенькой.
— А, Микита Михеич? — отозвалась она, узнав моего возницу. — Откуда Бог несет? — Она перевела внимательный взгляд на меня.
— Из дому; барина к Раеву везу. Молочка вот они желают напиться у тебя: в трактире спят еще все!
— А сейчас, сейчас!.. — заторопилась старушка. — Залазьте в дом-то, пожалуйте…
— Нет, уж нельзя ли сюда нам дать, на свежий воздух? — возразил я, сойдя с телеги и усаживаясь на лавочку у крыльца.
— И сюда, можно и сюда!.. — старушка юркнула в черный провал входа.
Не успел Никита завернуть и привязать лошадей, она уже вернулась с большою крынкою холодного, густого, как сливки, молока и с парой краюшек свежего черного хлеба. Все это она водрузила на табуретку и поставила ее передо мною.
Я пригласил Никиту разделить со мною трапезу. Он еще более преисполнился чувством собственного достоинства, огладил бороду, сел на краешек скамьи, снял картуз и перекрестился. И молоко и хлеб были великолепные. Арина стала чуть поодаль и, сложив руки, следила за нами живыми глазами.
— Не живет что ль никто в доме? — спросил я.
— Нет, — коротко обронила старушка.
— Почему?
— А уж так… помер хозяин давно! А наследники — неизвестно!.. — она не договорила и поежила одним плечиком.
На крыльцо медленно, словно из могилы, выдвинулся сгорбленный, совсем древний старик, со старчески бледным лицом и как бы выпученными большими светлыми глазами; под ними пятнами краснели, будто бы чем-то налитые, мешки. Он с трудом повернул голову в нашу сторону, оглядел меня и Никиту и снял приметно дрожавшею рукою измызганную баранью шапку.
— Дедушке Ивану Семенычу наше почтение, — приветствовал его мой возница.
— Здравствуйте!.. — выговорил старик. — А, это ты, Микитушка? — на лице его показалась улыбка. Старик взялся рукой за поручень и опустился на лавочку крыльца позади жены.
— Вы в сторожах здесь? — спросил я.
— А так, в сторожах, батюшка!.. — ответила Арина.
— Можно будет посмотреть дом?
— Отчего же, если желаете?.. Уж не купить ли хотите, батюшка?! — лицо старушки оживилось.
— Нешто такие дома купляют? — внушительно проговорил Никита.
— Отчего ж? Что стар он, так подправить можно!
— Нет, уж такой дом не поправишь!.. — также веско сказал Никита.
— Весь его развалить да сжечь, да место, на коем стоит, вспахать, — вот что с им надо сделать!