За мертвыми душами
Шрифт:
Старушка промолчала.
— Правда, будто в нем нечистая сила водится? — спросил я.
— Не знаю, батюшка, — недовольно молвила она, — кабы я ведьма была, знала бы, а то не знаю!..
— Ты баушка Арина, не обижайся, — вступился Никита, — про тебя с дедом слов нет, вы люди настоящие, хорошие! А про дом не скроешь, про него может вся Рассея знает! — Никита обратился ко мне — Кто им ни владал — все смерть неуказанную принимали! Старики сказывают, пятеро душ здесь так-то покончились…
— А годов-то сколько старикам?.. — она кивнула в сторону деда. — Вон у него памяти-то за сто лет назад хватит!
— Да хоть за все двести! Первый хозяин… — Никита опять обратился ко мне и стал загибать негнущимся указательным перстом правой руки пальцы на левой, — Иванов господин удавился. Трещенкова на охоте застрелили. Третий, как его… еще такой толстый, что бочка, был, ну Васильков — ему бы пузырем плавать, а он взял да почитай в луже утоп. Бурмистова кони убили.
Нонешний годов пять тому с тройкой в метель под лед ухнул… Это какой же такой закон выходит?
Старушка опять пожала одним плечом: — На все воля Божья… — отозвалась она.
— Знамо дело! — воскликнул Никита. — Ну, только при таком законе и без черного не обходится!..
Я покончил со своим молоком и поднялся. — Покажите, пожалуйста, дом, — попросил я.
— А пойдемте, пойдемте!.. — старушка достала из глубин кармана связку ключей и как покатилась по протоптанной тропочке к дому. Мы с Никитой пошли за нею.
— Не любит!.. — шепнул мне Никита, подмигнув на старушку.
— Чего?
— О доме-то говорить! К ночи оно, понятно, молчать надо: долго ли здесь беду накликать? В эдаком месте ведь живут!.. — он покрутил головой. — Бедность, конешно…
Мы поднялись на обветшавший, открытый балкон, перешагнули через несколько провалившихся гнилых половиц, Арина нашарила замочную скважину и вставила в нее ключ. Высокая дверь медленно и важно отворилась, и мы вступили в темную, небольшую переднюю. Арина открыла следующую дверь; нас охватил нежилой, затхлый запах. В комнате, куда мы затем вошли, стояли сумерки; день проникал полосами сквозь широкие щели между досками, и глаз быстро освоился с таким освещением.
Обстановки почти никакой не имелось, и лишь по нескольким стульям с высокими спинками и по большому желтому столу можно было догадаться, что перед нами столовая. Казалось, из дома только что выезжают владельцы: стулья стояли в беспорядке, стол был сдвинут углом к стене. Из столовой мы попали в зал. И он был опустошен; кое-где торчали и даже валялись опрокинутые стулья; с середины потолка спускалась недурная люстра с подвесками и длинными нитями из хрусталя, густо покрытыми пылью; большая часть его осыпалась и лежала разбитой на полу. В углу чернел рояль старинного типа.
Я тронул клавиши. Стонущий, дребезжащий звук раздался в воздухе. И откуда-то из анфилады комнат донесся явственный, еще более жалобный и сильный стон.
Я нажал две другие — стон повторился.
Странная акустика зала меня поразила. Строившие дом люди, очевидно, нечаянно соблюли какое-то условие, неведомое уже нам, но хорошо известное древним, и дом оказался награжденным тем же изумительным свойством, как, например, круглый храм в Байях, близ бань Нерона, где даже тишайший шепот четко слышен в любом конце храма.
— Ау?.. — крикнул я.
Оцепенелый дом как бы очнулся. Будто сотни стороживших его людей и чудовищ вдруг проснулись в дальних комнатах и с хохотом и воем ринулись к нам.
Никита попятился и перекрестился. — Свят, свят, свят!!! — забормотал он, озираясь. Арина не шевельнулась — свойство дома ей, очевидно, было хорошо известно. Все стихло. Мы двинулись дальше; старый, рассохшийся пол трещал, и казалось, будто и в соседних комнатах, прячась и прислушиваясь, крались, сторожа нас, люди. Мы обошли весь нижний этаж. Везде нас встречали запустение и беспорядок; мебель была почти вся повывезена, и оставалась лишь незначительная часть ее, плохая и попорченная. На выцветших обоях стен имелись темные следы от картин и ламп; в гостиной висел забытый портрет какой-то пиковой дамы — морщинистой и сердитой старухи в облупившейся и потемневшей позолоченной раме. Одета она была в зеленое платье с пестрою шалью на плечах.
Я остановился против него, и вдруг все мы явственно услыхали звучный удар чего-то об пол: «ах»! — раздался нежный и серебристый вскрик. Откуда он донесся — было неведомо. Никита оглянулся и опять перекрестился; с лица его все время не сходило напряженное выражение.
— Подвеска с люстры упала?.. — высказал я предположение.
Никита глянул на меня и недоверчиво мотнул головою: знаем, мол, какая это подвеска!
Во второй этаж вела довольно широкая, коленчатая лестница.
— А не стоит туда лазить, батюшка!.. — проговорила Арина, заметив, что я уже поставил ногу на ступеньку. — Там пусто; все как есть вчистую повыбрано!
— А на чердаке что-нибудь есть?
— Да чему там быть? — удивилась старушка. — Известно, что на чердаках держать: дрянь там всякая!
— Вот на нее-то и взглянуть бы мне?
— Коли хотите, так что ж!.. — Арина пожала по своему обычаю плечиком. — Паутина только там, грязь, измараетесь…
Она пошла вперед. Один поворот — и мы как-будто из загробного странствования попали в свой родной мир, полный света и жизни: в окна глядел день, виднелись тянувшиеся по небу белые облака, кивали зеленые ветви деревьев; нас обдало дыхание ветра, врывавшееся в разбитые стекла.
Ход на чердак вел из первой же комнаты. Мы взобрались на него по приставной лесенке, и опять нас окружил полумрак.
То, что я рассчитывал увидеть, то и увидел: двумя грудами лежала сваленная старинная и всякого рода ломанная мебель; я пригляделся к ней, но редкого и ценного приметно не было. Дальше стояли разбитые и полурассыпавшиеся пустые сундуки; в одном из них сиротливо белела пачка бумаг. Я вынул ее; в руках у меня оказалась связка писем.