За право летать
Шрифт:
– Видите ли, Вадим Сергеевич, – торопливо заговорил старик, – мне, говорят, в больницу надо ехать.
– Надо так надо, – участливо сказал марцал. – Вы не беспокойтесь. Я вас подожду.
Старик выдохнул.
– Две минуты у меня есть? – спросил он. Адам посмотрел на часы. До начала штурма оставалось восемь минут.
– Конечно, – легко согласился он, и старик убежал. Дверь в комнату открылась и закрылась.
Марцал молча смотрел на Адама. Тот в ответ улыбнулся, неловко переступил с ноги на ногу.
– С вашего позволения, Сергей Вадимович… я тут удобствами?..
Санузел
– Дмитрий Николаевич, полотенца не найдется? Ой, совсем забыл, супруга ваша просила ещё белья захватить и, … черт, как же это, а, масло детское, и еще…
Он импровизировал на ходу, а сам осматривал полутемную проходную комнату. Ничего похожего на хреновину, описанную Барсом. А во второй комнате?
Адам не успел туда заглянуть. Старик, полностью одетый, появился на пороге, тщательно закрыл за собой дверь и приказал:
– Едемте.
– Детское масло, – тупо повторил Адам, – и ещё коробочка, на которой написано «Дуплекс»…
– Мариша забрала все, – твердо сказал старик. – Я посмотрел: полка пуста. Она очень тщательно готовилась. Если что-то потерялось, заедем в аптеку и купим.
– Проверьте: коробочка может стоять на подоконнике…
Старик секунду колебался. Потом повернулся, дробно стукнул костяшками пальцев по филенке двери, повернул ручку и вошел в комнату. И Адам успел увидеть за дверью живой переливчатый свет…
Установка там, подумал Адам. И при ней кто-то третий – иначе зачем старик постучал?
Второй вариант действий – отпадал тоже. За три-четыре секунды – бросок из прихожей через проходную комнату в спальню – можно сровнять с землей три-четыре города. По одному в секунду.
А штурмовая группа… вдруг что-то не состыкуется? Маловероятно, но все же…
– Вы не сказали, что с детьми. – Марцал подошел сзади неслышно и положил ему руку на плечо. – С детьми все в порядке?
Адам повернулся, недоуменно уставился в голубые марцальские глазки, потом поднял палец и сказал:
– О!
– Что? – удивился марцал.
Адам отмахнулся и побежал к двери в спальню. Он бежал очень долго, дверь никак не хотела приближаться, а потом никак не хотела проворачиваться дверная ручка. Но он наконец справился со всем, столкнулся лоб в лоб со стариком – и через его плечо увидел описанный Барсом агрегат, этакий настольный органчик из полупрозрачных неодинаковых труб, в которых тек неяркий жидкий свет. Спиной ко входу сидел кто-то, виден лишь силуэт, а в углу стоял ещё один, вполне освещенный, и в поднятой руке его угадывалось оружие. Старика влево и вниз. Бросок. Того, кто сидит, – за шею, рывком на себя. Прикрыться, как щитом. Шаг назад, к окну. Локтем в стекло. Из угла – тусклая вспышка «щекоталки», «живой щит» начинает страшно биться, а левой руки нет по самое плечо. Последнюю команду она запомнила: держать, – и держит. Пока – держит. Снова вспышка «щекоталки» – и одновременно с нею в окно влетает черное продолговатое, отскакивает от пола…
Адам успевает наклонить голову и зажмуриться, но веки прожигает насквозь. Удар не слышен, просто Адам оказывается в воздухе и парит, парит, не зная верха и низа… Тело – сплошное желе. Потом становится больно, больнее, ещё больнее. Огонь в глазах сменяется угольной тьмой. Потом контурно всплывает картинка, застигнутая вспышкой: тот, кто стрелял, замер со вскинутыми руками, словно собрался взлететь.
Потом картинка исчезает, и плывут пятна.
А про Юльку просто забыли. Все происходило так стремительно и невероятно, и все так быстро исчезли куда-то, и некому было водворить на место, под стражу никому не нужную арестантку, забившуюся в уголок и на какое-то время окаменевшую…
Пусто.
Она не знала, сколько просидела в том углу, обхватив руками коленки и спрятав лицо. Может быть, внутри человека есть хитрый часовой механизм, который подзаводится от любого движения, а если долго-долго сидеть неподвижно, завод заканчивается, пружина соскакивает и весь механизм рассыпается-раскатывается бессмысленными колючими шестереночками…
Юлька механически растерла занемевшую ногу и неловко встала. Пусто. Никто не держит. Никто не говорит, что делать. Ее качнуло в сторону окна, она всмотрелась в бледное пятно отражения и не узнала. Кто-то чужой.
Переступая с ноги на ногу, она почему-то оказалась в соседней комнате. Здесь не было пустоты, наоборот – тягучее тяжелое присутствие смерти. Оно обволакивало, тянуло вниз, на колени, заглянуть в тусклые глаза и смотреть, смотреть, смотреть… Неясно помнились какие-то провода, какие-то коридоры, бархатный голос Барса… Он не мог их убить, неправда.
Но этот же голос, она сама слышала, охрипший и искаженный страхом, но тот же, тот же, неповторимый и единственный, – в деталях рассказывал, как все случилось.
Прочь отсюда.
Куда?
Бесплотным призраком Юлька скользила по коридору медотсека, не чувствуя пола под собой. Невнятный синеватый свет ночных ламп коридора перекрасил весь мир в ненастоящий – то ли стеклянные, то ли целлулоидный. В одном месте целлулоид прорвался: открытая дверь разлила яркий свет, а в нем оказался Санька. Он лежал лицом вниз, но Юлька узнала его – и не увидела, есть ли в комнате кто-то еще. Это было не важно. И Санька – тоже. Все важное, связанное с ним, выгорело, как пепельная тетрадная страничка, серая и съежившаяся, ещё хранящая буквы, только рукой не взять. Юлька отступила назад, обошла световое пятно по самому краю, переступила и забыла о нем навсегда.
Опустевшие коридоры. Опустевшая память. Не всколыхнуть.
Всколыхнулась. В холле два офицера прикрепляли черные ленты к большой фотографии. Адмирал Марков. Игорь Викентьевич. Игорь Викентьевич? Он ведь живой… а значит, и он тоже… как я…
Юлька отворила дверь и шагнула в ночь.
Теплое молоко тумана объяло и подхватило её. Она без страха скользила то в полной тьме, то в волнах света, идущего ниоткуда. Что-то пронеслось мимо, завывая и разбрасывая желтые и синие лучи. Потом ещё и еще. Потом за спиной её с шипением разлилось белое пламя и несколько раз глухо, как в вате, проревела сирена.