За пять веков до Соломона
Шрифт:
Махли резко умолк на полуслове. Симеон негромко кашлянул, но тоже ничего не сказал. Моисей вдруг понял, что все подумали об одном и том же.
— Тоже мучаетесь, что с Аароном утром делать будем?
Сотники согласно кивнули.
— Вот и я не знаю пока. Но разрушить то, к чему мы шли долгие месяцы, никому не позволю…
Аарон выполнил обещание: с утра на место Истины начали подтягиваться люди молодого вождя. Они толпились в стороне, бросая недружелюбные взгляды на Моисея, что сидел в центре. Сам Аарон пока не появлялся, видно прав был Моисей: молодой сотник с утра по начальникам побежал, подбивая бросить работу и сойтись на песчаной площади в центре лагеря. Но не знал Аарон, что у него по пятам Махли с Симеоном следуют, объясняя, что Моисей не против собрания общего, но лучше его по традиции вечером провести, когда работы дневные исполнены. Иначе, кто потом будет скотину некормленую-непоеную успокаивать? Кто станет ужин готовить? Нет, раз уж повелось собираться перед закатом, не следует правил установленных менять. И судя по тому, что кроме Аароновых людей на месте истины никого больше не было, разумные слова старых начальников оказывались убедительнее горячих призывов молодого вождя.
Моисей тяжело глядел на переминающихся напротив мужей из рода Каафа. Те не выдерживали прямого взгляда, отводили глаза. Видать, не понимали до конца, что здесь делают, почему против вождя мудрого выступать должны. А Моисей продолжал сверлить их взором, поселяя в душах страх и неуверенность.
Аарон появился через десять минут. С удивлением оглядел пустую площадь, остановился на миг. Нерешительно посмотрел на Моисея, потом на своих людей. Глаза сверкнули упрямством, Аарон ободряюще кивнул сынам Каафа, и твердо пошел к Моисею. Не доходя пяти шагов, молодой вождь остановился и глубоко вдохнул, собираясь начать обличительную речь.
Моисей оказался быстрее:
— Аарон, подумай, — слова звучали тихо, так что на другом конце места Истины никто ничего не слышал. — Еще не поздно остановиться. Мы можем вернуть все назад. Посмотри, никто не откликнулся на твой призыв, вы здесь совершенно одни.
Но молодой вождь уже преодолел секундное замешательство и закричал во весь голос:
— Моисей, при всех людях, что здесь собрались, я обвиняю тебя в предательстве. Обещал ты нам свободу, а вместо того законы придумал такие же, как в Египте были. Все сам решаешь, ни с кем не советуешься. Еще немного и за живого бога себя провозгласишь, словно фараон ненавистный. Прошу, уйди с миром. Иначе израильтяне тебе никогда не простят коварства и бездушия. А попробуешь за спины горстки левитов спрятаться — прольется кровь невинная. Гнев наш сомнет и тебя, и воинов тобой обманутых. Что ответишь на это пред всеми свидетелями?
Моисей внутренне поморщился: сколько пафоса, но отвечал спокойно:
— Аарон, давай разберемся, у кого силы больше. На моей стороне — сотня Левитов и сотня Симеонов. Опытные мужи, что в сражениях с египтянами немалую доблесть проявили. К тому же все луки да хопеши в шатре сложены, что мои люди охраняют. У тебя — три десятка безоружных сынов Каафа. Восстание означает верную смерть для них. Ты этого хочешь?
Еще не закончив говорить, Моисей понял, что совершил ошибку. Аарон не из тех людей, кого можно было остановить показав силу.
Аарон громко рассмеялся:
— Запугать меня хочешь, Моисей? Думаешь, смерть мне страшна? Даже если я со своими людьми в схватке с твоими сообщниками паду, навсегда героем народа израильского стану!
— Аарон, уже говорили мы однажды: нет доблести никакой в смерти геройской.
— А чего это ты, Моисей, так уверен, что мы погибнем? Верно забываешь, что на моей стороне самое сильное оружие — правда. Если с одной только правдой сумели мы фараона на площади в Уасете одолеть, неужто думаешь, что с тобой не справимся? Еще к вечеру все израильтяне будут на моей стороне, стоит им глаза открыть на твои истинные помыслы!
— Аарон, прошу тебя — остановись. Гнев слепит тебя, не понимаешь, что делаешь. А вдруг добьешься своего, и половина израильтян тебе поверит? Что тогда? Брат на брата, сын на отца? Ты этого хочешь?
— Если так и случится, то не по моей вине. Уже просил тебя, повторю еще раз. Моисей, уйди из лагеря израильского. Тем не дашь кровопролитию свершиться. А останешься — на тебе будет тяжесть душ загубленных. Имеешь время до вечера. А если до заката солнца лагерь не покинешь — пеняй на себя. Я тебя предупредил.
Гнев заклокотал внутри Моисея, захрустели сжатые с силой кулаки, скулы резко выделились на покрасневшем лице. Вождь кинул испепеляющий взгляд на Аарона, но сдержался, не сказал ни слова в ответ. В стороне внезапно раздался испуганный вскрик, и только тогда Моисей заметил, что Мариам все это время пристально наблюдает за ним. Побледневшая сестра Аарона не сводила с израильского вождя взора, полного отчаяния…
Через полчаса верные сотники вновь сошлись у шатра Моисея.
— Что делать будем с Аароном? — спросил Симеон. — Думаю, словами его не остановить. Он человек упрямый: если что в голову втемяшил, будет до конца на том стоять.
Махли задумчиво поглаживал бороду тремя пальцами:
— Но и не предпринять ничего тоже нельзя. Аарон пока своего не добьется, не успокоится.
Махли и Симеон в упор смотрели на Моисея.
Неужто и они подумали об этом?
— Нет, мы не можем, — Моисей сам удивился, как неуверенно задрожал его голос.
Друзья молчали.
— Мы не можем просто взять и убить его, — как тяжело произносить жестокие слова вслух. — Аарон ведь один из нас. Благодаря ему мне удалось убедить израильтян уйти из Египта. Вспомните, как он помогал навести порядок в лагере. А как он вел отряд по дну морскому! Ведь это наш верный Аарон! Что же такое творится?
Махли и Симеон по-прежнему молчали, но их пристальные взгляды будто кричали, разрывали голову Моисея изнутри. Он понимал, что сотники правы. Оставить Аарона на свободе слишком рискованно, а бросить в темницу невозможно — не было в израильском лагере ни тюрем, ни подвалов. Оставалось только одно, но Моисей отчаянно сопротивлялся явному решению.
Во внутреннем мире стоял полумрак, как бывает по утрам, когда солнце поднимается в тумане. Тогда тьма не сразу исчезает, а долго еще цепляется за влажную серость, что висит над землей. В пустыне жаркой такого почти не случалось, но в горах не раз доводилось Моисею бледный восход встречать.
Воин уже ждал, по привычке покачиваясь на носках. Руки за спиной, взгляд прямой и презрительный — словно и не уходил никуда с прошлого раза.
Моисей принял вызов и уставился в упор на Воина. Тот только усмехнулся: