За решеткой
Шрифт:
Маркс заметил мою ярость и решил уйти, скрывшись в коридоре и оставив мою неконтролируемую задницу на попечение Хавьера. Мудрый выбор.
У камеры Бишопа я заглянул в окошко. Крупный мужчина, чьи габариты и манера держаться были такими захватывающими и доминирующими, свернулся комочком на тонком матрасе, прижав ладони к глазам в самой уязвимой позе, что я у него видел.
Мое сердце разрывалось на куски. Единственная женщина, все эти годы помогавшая ему держаться на ногах, балансировавшая его и дававшая причины бороться, умерла. Никакие мои слова это не исправят. Зная его реакцию, хриплые крики, угрозы покончить с собой и
Похоже, он спал. Время от времени его крупное тело вздрагивало как от всхлипа, будто он плакал, и его организм до сих пор не справился с остаточными спазмами. Его кожа местами покрылась пятнами, щеки под ладонями были влажными, комбинезон весь перекрутился и неправильно сидел на теле.
В его камере ничего не было. Ни книг, ни принадлежностей для рисования, ничего лишнего.
Его перевели на второй уровень, конфисковали все его вещи.
Я прислонился лбом к холодному укрепленному стеклу и смотрел на него, пока он спал. Желание протянуть руку и утешить его было почти невыносимым. Сейчас он как никогда нуждался в этом. Но его уединенное проживание не позволяло никаких личных прикосновений.
— Иди домой, Энсон. Ты ничего не можешь для него сделать.
Я знал, что Хавьер прав. Я не стал бы будить его. Не тогда, когда его мир разрушился. Может, хотя бы во сне он мог обрести умиротворение.
И все же я не мог заставить себя сдвинуться с места.
— Энсон? — Хавьер попробовал снова.
— Я знаю. Через минутку.
Он вздохнул, но оставил меня в покое.
Я испытал острый момент самоосознания, пока смотрел на Бишопа через окошко. Весь мой жизненный путь проигрывался в моей голове как старое кино, показывая мне каждое правильное и ошибочное решение, приведшее меня к данному моменту. Детство, когда меня воспитывала только мама, школьные годы, изначальное смятение из-за моей гомосексуальной ориентации. Гордость, пришедшая после того, как я решил, что не хочу ограничивать себя из-за мнений и суждений других людей относительно моей ориентации. Гордость, которая заставила меня заявить о своей ориентации на первом курсе колледжа. Первая работа, первая любовь, первый раз, когда мне растоптали сердце. Все ошибки, которые я совершил, и все то, что я попытался исправить.
Даже тот бардак в Ай-Макс, который отправил меня в Техас к Бишопу.
Такое чувство, что будто ведущие силы в моей жизни предначертали мне найти его. Предначертали отдать ему свое сердце, даже зная, что это не безопасное и не мудрое решение.
Такова природа жизни. Она непредсказуема и часто подкидывает сюрпризы, но мы плывем по течению, зная, что идем по этому пути не просто так, и каким-то образом понимая, что в итоге все сложится как надо.
Вот только с Бишопом не было никаких гарантий.
Я покинул 12 корпус, не сказав ни слова Хавьеру. По дороге к джипу я написал парню, работавшему ночные смены в той секции, и умолял его поменяться на одну ночь. Он согласился, и омывшее меня облегчение было осязаемым. Возможно, за этим будут последствия, но я разберусь с ними, когда и если они наступят.
***
Планерка перед сменой включала изложение инцидента с Бишопом — естественно, они ни разу не назвали его по имени. Он был идентификационным номером и номером камеры. Ничего не давало ему ни капли человечности.
Я скрежетал зубами, пока нам пересказывали и
Дневная смена ушла. Остались мы с Дугом, ночная смена для секций А и Б.
— Я не уверен, что сегодня стоит разделяться. Похоже, за Б21 нужен особый присмотр.
— С ним все будет нормально. Если будут проблемы, я позову на помощь.
Я хотел побыть наедине с Бишопом. Когда он проснется, мне хотелось дать ему знать, что я рядом с ним в любом отношении, которое ему понадобится. Если Дуг будет присутствовать, это помешает.
— Ты уверен?
— Он в отрубе. Сомневаюсь, что он сегодня что-то сделает. Он будет отсыпаться, и если уж на то пошло, устроит веселье утренней смене, когда проснется.
— Ладно. Но давай сверяться почаще. Не геройствуй.
— Отлично. Не буду.
Мы стукнулись кулаками, и Дуг пошел вниз по лестницам, шаги его ботинок стихали по мере удаления.
Чтобы не отвлекаться, я сделал пересчет и проверил других мужчин, прежде чем сосредоточиться на Бишопе. Как и утром, он свернулся калачиком. Он лежал лицом к стене, и единственным признаком жизни было то, как его крупный торс размеренно поднимался и опускался под тонкой тюремной простыней.
Не в силах отвести глаза, я долго стоял у его окна, жалея, что нет возможности что-либо сделать. Не впервые я пытался поставить себя на место Бишопа. Будь я за решетками, в одиночной камере, я не уверен, что прожил бы так долго. Меня пугали мысли о том, что смерть бабушки может сделать с ним в долгосрочной перспективе. Джален официально стал единственным членом его семьи (насколько я знал), и я не был уверен, сумеют ли они когда-нибудь наладить отношения.
Бишоп проспал много часов.
Исполняя свои ночные обязанности, я как будто не мог сбросить окружавшее меня парализующее горе. Моя печаль и боль из-за того, что переживал Бишоп, затмевали мои мысли и высасывали из меня энергию. Мне требовалось вдвое больше времени на переваривание информации и реагирование, а это всегда плохо при работе на этаже.
Я ненавидел ограничения между нами. Я ненавидел то, что не мог поддержать его так, как мне хотелось. Больше всего я ненавидел барьеры между нами, лишавшие его базового человеческого контакта в момент, когда это нужнее всего.
Всю ночь я проверял его. И каждый раз он продолжал спать.
На часах было почти три часа, то есть, сорок пять минут до завтрака, когда я в миллионный раз прошел мимо его окошка и сбился с шага. Всю ночь он лежал одним и тем же неподвижным калачиком. Он находился в похожей позе, но теперь ладонь покоилась на бетонной стене у кровати, и пальцы накрывали нарисованный им портрет его бабушки.
Я помедлил, ожидая еще каких-то признаков, что он не спит.
Минуту спустя эти толстые пальцы шевельнулись, лаская холодный бетон так, как он сделал со смотровым окном в комнате для посещений. Одеяло дернулось от прерывистого вздоха, но я не видел лица, поскольку он накрылся почти полностью.