За решеткой
Шрифт:
— Я здесь, — мой голос сорвался, и я знал, что эти два слова прозвучали слишком тихо, чтобы пробиться за дверь. Я попробовал еще раз. — Я здесь.
Его пальцы замерли. Последовала пауза. Он перекатился на спину и опустил одеяло ровно настолько, чтобы я увидел его лицо. Налитые кровью, опухшие глаза встретились с моими... опухшие и от плача, и от перцового спрея. Так много печали и боли смотрело на меня. Моя грудь ныла, меня тянуло к нему.
Я положил ладонь на окно, прислонился лбом к стеклу и лишь биением собственного сердца молил его оставаться
— Я здесь, — у меня не было других слов. Больше нечего предложить. «Мне жаль» — это недостаточно.
Мои глаза защипало, и я проглотил ком в горле, моля его присоединиться ко мне у окна, зная, что эта близость нужна ему не меньше, чем мне. Я был таким беспомощным. Бессильным. Терзающимся.
Бишоп накрыл лицо обеими руками и оставался на постели, его грудь поднималась и опускалась. Ему нужно было время. Я ждал. Собравшись с силами, он попытался встать, но остаточное действие седативных препаратов заставляло его дрожать, пока он старался найти опору.
Этот гигант, этот титан источал столько страданий и горя, что все это исходило наружу, и все вокруг невольно это ощущали.
У двери он грузно прислонился к стене. С огромным усилием он поднял дрожащую ладонь и прижал к моей на окне. Наши лбы соприкоснулись единственным возможным способом. Он закрыл глаза, и его подбородок задрожал, прежде чем он стиснул зубы, чтобы прекратить это.
— Я здесь, — повторил я. — Ты не один.
— Я больше так не могу, — горсть слов слетела с его губ сдавленным рыданием, после чего он снова усилием воли взял себя в руки. — Хватит с меня. Пусть теперь убивают меня. Назначьте мне чертову дату и избавьте меня от страданий.
— Прекрати. Ты обещал. Я не позволю тебе уйти без боя.
Он шарахнул кулаком по двери, и я отпрыгнул, пораженный его внезапной вспышкой злости. Он сделал это снова и взревел.
— Нет никакого боя, Энсон. Им плевать на меня. Всегда было плевать. Я уже мертв для них, и я был мертв с момента моего заключения. Мне никогда не победить, ты понимаешь? — он еще раз хлопнул ладонью по двери и отошел, расхаживая туда-сюда и вибрируя всем телом.
Я обернулся через плечо, зная, как далеко разнесется такой грохот.
— Успокойся, иначе им опять придется накачать тебя успокоительным. Хочешь, чтобы опять вызвали команду?
Он резко развернулся и пригвоздил меня безудержной мукой.
— Мне уже плевать. Пусть приходят и избивают меня до покорности, сколько хотят, а я буду бороться, чтобы было еще больнее. Пусть обливают меня спреем, пинают, накачивают любыми наркотиками, какие только найдут. Хватит с меня, ты слышишь? Хватит. Пусть лучше поскорее назначат мне дату, иначе я сделаю это сам.
Мне нужно, чтобы он понизил голос, иначе Дуг точно услышит и прибежит. Пока что вокруг меня было тихо. Из соседних камер несколько раз донеслось «Да заткнись ты, бл*ть».
Думая импульсивно, позволяя ноющей боли в груди победить здравый смысл, я отцепил ключи от ремня и вставил нужный в замок на люке. Бишоп снова расхаживал, слишком терзаясь и не слыша, что
Отперев люк, я позвал «Иди сюда», протянув одну руку в маленький проем.
Бишоп замер и посмотрел на предложенную ладонь, после чего наградил меня болезненным, смятенным взглядом.
— Босс, у тебя будут проблемы.
— Мне похер. Сюда иди, — я вложил в свой голос приказной тон и отказывался отступать.
Дыхание Бишопа участилось, когда он приблизился. Как только наши ладони соприкоснулись, из его груди вырвалось очередное рыдание. Он привалился к двери и заскулил, крепче сжимая мою руку. Слезы катились из его глаз и оставляли влажные дорожки на темных щеках.
Я цеплялся за него, лаская большим пальцем ладонь.
— Не сдавайся.
Мы изучали пальцы и ладони друг друга, смакуя даже такую связь и зная, что ничего другого может и не быть. Его руки всегда были теплее моих, чуть грубее на кончиках пальцев и сильнее.
— Это ни к чему не приведет. Только причинит тебе боль в итоге. Я не предназначен для этого мира, и мне недолго здесь осталось. Почему ты не можешь принять это, босс?
— Потому что не могу. И не приму. — «Потому что в моем сердце живут вещи, которые я не могу объяснить, и я отказываюсь оставить их без изучения». — Я знаю, что тебе больно. Я знаю, что все это кажется совершенно безнадежным. Ты любил ее, но я знаю, она не хотела бы, чтобы ты сдавался. Она верила, что ты невиновен. Она каждый день ждала твоего освобождения. Неужели ты просто ляжешь и покоришься, потому что она умерла?
При упоминании его бабушки еще больше слез стекло по лицу Бишопа к подбородку. Он взял мою руку обеими ладонями, и в этом чувствовалась его отчаянная жажда контакта. Он изучал каждый дюйм моей кожи, и его спешка все усиливалась, пока он прикасался ко мне, держал меня.
Бишоп опустился на колени и прижал мою ладонь к своему лицу. Угол наклона был неудобным, так что я присел на корточки так, чтобы все равно видеть в окошко, но иметь некоторую свободу действий. Ладонью я ощущал его влажную щеку и теплу кожу. Дотронулся до его губ кончиками пальцев. Они были потрескавшимися и пересохшими. До его носа. До одного глаза, потом до другого — его ресницы трепетали, когда я задевал их. Затем он наклонил голову и подтолкнул меня провести ладонью по его бритым волосам до затылка. Я запоминал это все.
Закончив свое «путешествие», я положил ладонь обратно на его щеку и приподнял его лицо так, чтобы он посмотрел в окошко.
— Не сдавайся. Позволь мне быть твоей силой. Позволь теперь уже мне быть твоей опорой.
Его ладонь поднялась и накрыла мою руку, сильнее прижимая к его лицу, держа ее там, будто он боялся, что я отпущу.
Мы больше не говорили. Он нуждался в этом утешении, а я отказывался отстраняться. Когда прошло еще какое-то время, Бишоп повернул лицо к моей руке и поцеловал в центр ладони. «Я с тобой», — говорил этот жест.