За решеткой

Джеймс Никки

Я усилием воли подавил реакцию бурлящего страха от того, что Леон знал обо мне больше, чем хотелось бы.

— Он чокнутый. Что нам делать? — спросил Деррик.

Леон снова и снова колотил по укрепленному стеклу.

— Босс. Босс. Босссс. Нет! Нет! У тебя будут проблемы. Это. Ни. К чему. Не. Приведет! — последнее Леон проорал во всю глотку.

Затем он замер. Его глаза широко раскрылись, затерявшись в состоянии мании, но не отрывались от меня. Он понизил голос, зашептав:

— Но ты хочешь этого, не так ли? Не так ли, босс, босс, босс,

босс. Ты открыл его. Ты открыл его. Открыл его. Открыл его. Открыл и потрогал! Я знаю, — он снова и снова хлопал себя по ушам, крича: — Я это слышал! Я это слышал!

Леон продолжал орать обрывистые, непостижимые слова, которые стопроцентно имели смысл для меня, но не для Деррика. Но его знание, каким бы истеричным и обличающим оно ни было, ничего не значило, когда произносилось загадочным шифром. Двойственность заставляла его выглядеть безумным.

Я хлопнул рукой по двери, заорав так же громко, чтобы перебить его безумные тирады.

— Заткнись, бл*ть, и отойди от двери, если хочешь есть. Это последнее предупреждение.

Леон закрыл рот. Его дерганый взгляд метался по моему лицу. С другими заключенными я бы посчитал это за признак употребления наркотиков, но к Леону это не применялось. Этому парню нужна была психбольница, а не тюремная камера. Я не доктор, но если бы меня спросили, я бы сказал, что этот парень официально безумен.

То сжимая, то раскрывая ладони, Леон попятился назад, и тик на шее заставлял его периодически дергать головой в сторону. Когда он отошел на безопасное расстояние, я понизил голос до нормального уровня и заговорил.

— А теперь я открою люк и передам тебе поднос. Если будет хоть одна проблема. Хоть одна. Я не буду колебаться и вызову КНЭР. Ты меня понял?

— Я знаю. Я знаю. Я знаю я знаю я знаю! Но у меня есть секрет. Я знаю!

Моя старая рана горела, и я противился желанию схватиться за свой бок. Его секрет был моим секретом и воплощением моих худших страхов. Парень вроде Леона был достаточно безумным, чтобы представлять собой угрозу. Я мог представить, как он даже без самодельного оружия разорвет мое горло зубами, если когда-нибудь одолеет меня.

Я выбросил этот образ из головы, мысленно задрожав.

Когда я потянулся к ключу, все еще болтавшемуся в замке, Деррик напрягся.

— Ты собираешься открыть?

— Да. Ему озвучено предупреждение. Дело за ним. Расслабься, парень, между нами стальная дверь. Худшее, что может быть — его ужин окажется на нашей одежде.

— Супер.

Я открыл люк, взял предложенный поднос из рук Деррика и наполовину просунул его в проем, балансируя на небольшом выступе, который создавала опущенная дверь.

— Подойди и возьми свой поднос, Леон. Без шуточек.

Он ринулся вперед и выхватил поднос из проема с такой силой, что везде расплескал свой суп и едва не уронил напиток. Не мои проблемы. Как только поднос исчез, я запер люк и последовал за Дерриком, который быстро отошел подальше.

Тихое пение доносилось нам вслед из камеры Леона. Это был детсадовский стишок про

трех слепых мышек, но изменил строки, чтобы подстроить их под отношения между Бишопом и мной. Мышек было двое, и он говорил об отрубании членов, а не хвостов, и поджаривании их на сковородке. Звучало это весьма тревожно, и это еще мягко сказано.

— Этот парень ненормальный, — Деррик не мог оторвать взгляда от камеры Леона. — Я слышал, он убил больше пятнадцати человек. Запирал их в подвале и калечил, пока те были еще живы. Мэйсон слышал, что он всегда пировал в день, когда убивал их. Ел своих жертв на ужин после того, как трахал их трупы.

— Не верь всему, что слышишь.

— Ты в это не веришь?

— Я не говорю, что он этого не совершал. Я говорю, что здешние люди любят приукрашивать истории. Это может быть не точным.

— Да ну нахер. Ты же его видел. Он легко такое сделал бы. Без проблем могу представить. Как думаешь, о чем он говорил? Он дразнил тебя, но в этом не было никакого смысла.

— Он просто треплет языком. У парня с головой не все в порядке, — это было моим единственным спасением. Если люди и слышали бред Леона, то это легко спишут со счетов, и это не причинит мне реального урона.

Я надеялся на это.

Что меня пугало, так это то, что Леон вообще знает про меня и Бишопа. Если он заподозрит, что я гей, или что Бишоп гей, то это могло привести к катастрофе.

— Ты в порядке? Болит что-то?

Я нахмурился, заметив, что неосознанно потираю бок.

— Старая рана. Ноет временами, — например, сейчас. Хотя остаточный дискомфорт был лишь в моей голове, это служило предупреждением и напоминало быть осторожнее.

Бишоп взял поднос, не сказав ни слова и не глянув в мою сторону. Его движения были вялыми, и пришлось словесно подтолкнуть его взять еду, пока мне не пришлось забрать поднос, оставляя его голодным.

Он был уже не тем мужчиной, которого я узнал когда-то.

Ужин завершился, мы собрали подносы и приняли остальных парней с досуга, визитов и прочего. Те мужчины ели холодную еду после возвращения. Наступал вечер, наши суматошные обязанности сходили на нет. Деррик пошел на обед, а подменявший его парень был не слишком общительным. Он вызвался подежурить в нижней половине и бросил меня наверху. Мне же лучше.

Я пошел к камере Бишопа.

Он был ровно там же, где и в момент моего заступления на смену. Лежал на спине, взгляд приклеен к потолку.

Он не мог читать. Не мог рисовать. Не мог слушать радио. Ничего. Он мог лишь лежать там.

Он отказывался реагировать на мое присутствие, но я ни на секунду не верил, что он не почувствовал, что я стою там. Он был слишком проницательным. Слишком остро осознающим.

Депрессия была распространенным симптомом среди заключенных. Мы постоянно видели такое вместе с другими разнообразными психическими проблемами, вызванными длительным заключением. До сего момента я не видел этих признаков у Бишопа. Сегодня же он был подавленным, безо всякой искры жизни.