За Синей рекой
Шрифт:
– Ну так побывай, – отстранился Мирко. – Будешь щекотаться, прихлопну!
– Даже в жестокости своей сколь прекрасна младость, – молвил Кандела. – О, дни златые! Моих слабых сил не достанет, чтобы долететь до места. К тому же, такие, как я, не летают по ночам, а порхают… и только при солнечном свете. После захода благодетельного солнца мы имеем похвальное обыкновение спать в своей ароматной постельке.
– Короче, – оборвал Мирко, – я должен тащить тебя и твою койку, иначе ты подохнешь?
– Яснее не скажешь, – подтвердил Кандела.
– Спрошу у отца, так ли это необходимо, – хмуро сказал Мирко и вышел.
Оказалось –
Ночь волшебна. В темноте громко пиликают невидимые цикады. Люди идут молча скорым шагом.
Синяя река, в низовьях такая пышная и величавая, здесь – словно девочка-подросток, тощенькая, шумная, скачущая среди камней. Даже не верится, что этот несерьезный ручеек сумел прорыть среди древних гор такое глубокое ущелье.
Берегом идти труднее – в ущелье темно и скользко. Чья-то широкая крепкая рука держит Марион за руку – девушка все время спотыкается.
И вот шествие наконец остановилось. В этом месте ущелье расступалось, и на берегу молодой речки была полоска песчаного пляжа. Здесь росло несколько деревьев, чьи ветки, помимо листьев, были украшены лентами, тряпичными куколками, искусственными цветами и плетеными корзиночками.
В холодном свете полной луны отчетливо вырисовывался каждый камешек, Вдруг один из них шевельнулся… или это только показалсь Марион? Нет, камешек действительно сдвинулся с места. Рядом с ним вырос небольшой бугорок. Песок осыпался, и появилась голова маленькой ундины. Это была миниатюрная головка девушки с тонкими, не вполне правильными, но очень милыми чертами, с длинными влажными волосами, в которых было полно песка. Ее темные, немного раскосые глаза глядели серьезно и пытливо. Две тонкие руки выпростались из песка и принялись разгребать его. Затем ундина выбралась наружу целиком. Марион разглядела перепонки между пальцами рук и два широких плавника вместо ступней, гибкую фигурку, чуть нахмуренное личико. Легким движением только что вылупившаяся ундина вскочила на ноги и быстро побежала к воде. Еще миг – и певучая волна подхватила крошечное тельце.
Следом за первой ундиной показалась вторая, третья… Весной на этом пляже ундины отложили в песок яйца и уплыли. Все лето, согреваясь под солнцем, ждали своего часа их дочери. Говорят, если выкопать яйцо и снять пеструю скорлуку, то внутри обнаружится – в зависимости от того, в какой из летних месяцев это сделать – крошечная рыбка с лицом пятилетней девчушки, тритончик с головой десятилетней девочки или лягушка с девичьим лицом над безобразной мордой… Но Захудалое графство испокон веков стояло здесь на страже и оберегало ундин от злых людей.
В последнее полнолуние лета они слышали отдаленный зов – давно знакомый, властный призыв воды, луны, ветра… и каждая разламывала ставшую тесной маленькую вселенную и отчаянно карабкалась наружу, сквозь сыпучую толщу песка – к воде, к воде, к воде…
Весь пляж был полон крохотных существ. И все они, облепленные длинными волосами, стремились навстречу реке.
Никто из наблюдавших не мог бы сказать, как долго это продолжалось. Может быть, час или три. За появлением на свет ундин Марион была готова следить бесконечно.
Но вот последняя из них скрылась
– Пойдем, поищем – не осталось ли еще.
– Можно, я с вами? – попросилась Зора.
Мирко позволил.
Втроем они быстро ощупывали песок, запуская в него пальцы. Один раз Зора нашла яйцо, но когда его осторожно разломали, то оттуда выпал уже засохший мертвый тритончик с девичьей головой. Потом долгое время они ничего не находили. Зора, всхлипывая, хоронила тритончика на берегу. Мирко хотел уже объявить, что все ундины благополучно добрались до родных вод, как Марион нащупала что-то живое. Вместе с Зорой они разгребли сырой песок – и перед ними предстала еще одна ундина. Она задохнулась и едва не погибла, не сумев выбраться наружу. Марион положила ее на ладонь, удивляясь и радуясь прохладному прикосновению крошечного тельца. Зора, завистливо приоткрыв рот, смотрела.
Мирко оборвал это удовольствие. Он осторожно взял ундину за ножки, встряхнул, освобождая от песка, и отнес к воде. Она сделала несколько неуверенных шажков и упала. Течение подхватило ее, понесло, и вскоре последняя ундина скрылась из виду.
Тотчас пляж затопили ликующие люди. Празднично загорелись факелы, на песке расстелили холщовые скатерти с богатой вышивкой: черные и красные фигурки танцующих мужчин и женщин перемежались изображениями плывущих рыб, морских коньков, головастиков, ящериц, черепашек и моллюсков. Горы пирожков и яблок казались еще грандиознее в веселом оранжевом свете огня. Деловито забулькал сидр. Почти сразу грянула музыка. Мирко вместе с другими молодыми людьми, босой, с завязанными глазами, отплясывал среди воткнутых в песок лезвиями вверх кинжалов. Марион казалось, что вот-вот кто-нибудь из них до кости распорет себе ногу, но ничего подобного не произошло. Мирко бил в свой узкий барабан, заставляя натянутую кожу то рыдать, как оскорбленная женщина, то смеяться, как торжествующий юноша, то лепетать, как влюбленная девушка.
Наконец молодые люди сорвали с глаз повязки, и тогда одна за другой начали подниматься со своих мест и подходить к ним девушки. Они кружились вокруг кинжалов, подбираясь к своим избранникам и так, и эдак, пока те, изловчась, не хватали их за талию и не начинали кружить.
Постепенно число танцующих увеличивалось. Женщины зазывали мужчин, и те бросали угощение и бежали плясать. Пан Борживой, допив сидр и проглотив последний, сорок второй по счету пирожок, подхватил под локоть саму графиню и утащил ее, как медведь. Топчась и вертясь с ним на берегу, она спросила, что за диковинный танец они отплясывают.