За свободу

Швейхель Роберт

— Так, стало быть, с семьей ничего не случилось? — прервал его Флориан Гейер. — А все-таки ты привез дурные вести, твое лицо тебя выдает. Неужто надо заставить тебя говорить силой, старый вещун?

Управитель жалобно посмотрел на него. Между тем крестьяне, рывшие поблизости землю и перевозившие ее на тачках, подошли и стали с любопытством прислушиваться.

— Это случилось вчера, поутру, — заговорил снова Венделанд. — Ах, сударь, вы всегда были истинным другом крестьян, ради них вы покинули нашу уважаемую госпожу и малолетнего сына, ради них вы сражаетесь с господами и князьями, и в благодарность за это крестьяне разграбили, разрушили и сожгли Гибельштадт! И мне пришлось

пережить такое!

Две крупные слезы скатились по его щекам.

Глаза Флориана Гейера широко раскрылись и застыли. Крестьяне разразились гневными восклицаниями, но Симон Нейфер указал им кивком головы на их предводителя, и они замолчали. Флориан провел рукой по глазам и спокойным тоном, лишь сухость которого выдавала подавленное волненье, произнес:

— Рассказывай.

Старик тяжело перевел дыханье и продолжал:

— Только опустили мост, сударь, и выгнали скот на луг, как вдруг на стадо напала толпа вооруженных крестьян. Пастух вздумал сопротивляться, но его уложили на месте. Я мигом ворота на запор и марш на стену. Кричу им: «Это замок благородного господина Гейера фон Гейерсберга, известного друга крестьян!» — «Для нас все господа — один черт! — это они мне кричат в ответ. — Не надо нам больше ни дворян, ни замков!» — И знай свое: — «Отворяй ворота». — Я, грешным делом, надеялся, что гибельштадцы мне пособят, а они, дьяволы, начали в меня стрелять и бить топорами в ворота. Оба работника да мальчишка-слуга, что оставались со мною в замке, дали тягу. А служанок след простыл.

— Говори короче, — произнес Гейер, стиснув зубы.

— Вскорости, сударь, разбили они ворота и с воем, как голодные волки, бросились в замок, угнали мелкий скот и лошадей, опустошили житницы и ворвались в винный погреб. В господском доме они перебили все как есть, а один негодяй так хватил меня копьем по голове, что я повалился замертво. Когда я пришел в себя, мне показалось, что все это я видел во сне. Кругом было тихо, только пламя гудело и трещало. Горели конюшни и то, что осталось от господского дома, а внутри уже все было расхищено и разбито. Огонь перебросился на две боковые башни, и над ними уже взлетали искры и полыхало пламя. Тушить я не мог, а спасать, сударь, было нечего.

Он замолчал, виновато поглядывая на хозяина. Все молча смотрели на него. Тот стоял, плотно сжав губы и прижав к сердцу левую руку. Потом он обвел всех глазами и, выпрямившись, сказал:

— Ничего, Венделанд. Все — к лучшему. В свободной стране не будет укрепленных замков. Никто не будет возвышаться над своим ближним. Они избавили меня от труда разрушать свой замок.

Но крестьяне всполошились:

— Как они посмели? На кого подняли руку? — гневно воскликнул Симон, и многие его поддержали.

— Дайте мне несколько человек, ваша милость, — попросил управитель, — чтобы я мог хотя бы расчистить…

— Зачем? — спросил Гейер своим обычным спокойным тоном. — И без того нам придется слишком много расчищать, чтобы строить новое.

Он приказал Венделанду следовать за ним, махнул остальным на прощанье рукой и удалился. Симон провозгласил в его честь троекратное «ура», по он даже не обернулся.

— Послушай, Венделанд, тебе придется ехать в Римпар, — сказал он. — Мне теперь никак нельзя отсюда отлучиться. Дорогу ты знаешь. Держись все время вдоль берегов Плейхаха. За три четверти часа будешь там, Но это не к спеху. Прежде отдохни с дороги. Дурные вести всегда приходят слишком рано. Ты ведь добрался сюда из Гибельштадта пешком, не так ли?

— Ах, сударь, злодеи даже ржавой подковы не оставили!

— Я дам тебе коня. Но прежде отдохни. Я напишу письмо.

Доктор Эвкарий Штейнмец, гейдингсфельдский

приходский священник, услужливо открыл перед рыцарем Флорианом дверь. Крестьяне не пощадили винного погреба в его приходе. Тридцать пять бочек вина вывезли они с церковного двора и, вняв его мольбам, оставили ему лишь четыре. Зато он стал членом евангелического братства, и главари крестьянских войск оказали ему высокую честь, поручив ведение всей переписки. Они питали к нему полное доверие, так же как и Флориан Гейер, прямой и честной натуре которого была чужда подозрительность. В то время как отец Эвкарий потчевал управителя и добродушно выспрашивал у него новости, Гейер писал своей ясене. Стараясь насколько возможно щадить ее, он рассказал ей о случившемся, и если вообще что-нибудь могло ее утешить, то, пожалуй, это была возвышенная простота его заключительных слов:

«Пусть наша потеря тяжела, — писал он, — но помни, что нет такой жертвы, которая была бы слишком велика для дела свободы, и поцелуй за меня нашего мальчугана. Твой Флориан».

Глава вторая

По улицам Вюрцбурга проходил батальон Черной рати во главе с барабанщиком. На каждой площади отряд останавливался, и под бой барабана командир зычным голосом читал собравшейся толпе приказ военачальников и крестьянских военных советов. Всякие беспорядки в городе запрещаются под страхом тяжких наказаний. Всякий, кто осмелится нарушить мир и призывать к мятежу против братьев во Христе, будет тотчас же повешен. Для этой цели на Рыбном рынке, на Еврейской площади и позади собора были установлены три виселицы. Зажиточные горожане и даже духовные лица, засучив рукава, помогали сколачивать помосты, вокруг которых с громким ропотом толпился народ, а уличные мальчишки и цеховые ученики, вложив пальцы в рог, пронзительно свистели.

Меры эти были приняты по предложению Флориана Гейера. Он настоял также на том, чтобы в городе и в покинутых монахами доминиканских подворьях было расквартировано несколько рот гейдингефельдцев. К войскам приставили бывшего августинца, брата Амвросия, который ежедневно, в четыре часа утра, читал в соборе проповедь на тексты псалмов царя Давида. Другой монах служил ратникам обедню на немецком языке. Соборному пономарю вменено было в обязанность чуть свет обегать дома духовенства и поднимать священнослужителей с постели.

Брат Амвросий, в мире Фридрих Зюс, был пострижен в монахи в Шмалькальдене, но, проведя три года в Вюрцбургском августинском монастыре, почувствовал отвращение к житию в обители, перешел в белое духовенство, стал приходским священником в Вальдмансгофене и женился. Несмотря на духовный сан и ученость — он прекрасно знал сочинения античных классиков и гуманистов, — он был простым и скромным человеком и умел своими проповедями трогать сердца.

Между тем от гарнизона замка прибыл ответ, который был прочитан в зале капитула. Соборный приор маркграф Фридрих писал, что он сам и весь гарнизон по-прежнему готовы присягнуть «Двенадцати статьям» и вступить в евангелическое братство, но сдать замок они не хотят и не могут, даже при условии сохранения им жизни и имущества.

— Полюбуйтесь на этих жестоковыйных! До чего же их настропалил епископ! — крикнул своим густым басом Большой Лингарт.

— Он говорит, как честный человек, — вступился за приора Гец фон Берлихинген и начал настаивать на том, чтобы предложение приора было принято. — Ведь присягнуть «Двенадцати статьям» это все равно, что сдать замок крестьянам.

— Эге, господин Гец, видать, вы из врага попов сделались их другом, раз доверяете поповской присяге! — насмешливо воскликнул бретгеймец Мецлер.