За землю отчую.
Шрифт:
Их копья одновременно ударились в щиты — красный у тарусца и черный у шуракальца — и упали па землю, выбитые из рук. В тот же миг всадники бросили щиты. Бек Хаджи выхватил из ножен дамасскую саблю, Владимир Тарусский — длинный меч. Зазвенело оружие...
Раз за разом сходились они в смертельном поединке, но оставались невредимы. Оба сильные и ловкие, они даже не заметили, что воины, которые стояли вокруг, наблюдая за их схваткой, уже снова начали сражаться между собой.
Тем временем в тылу шуракальцев оглану Коджамедину удалось собрать и выстроить в боевой порядок несколько тысяч ногайских татар. По
Ногаи ударили на ринувшихся за шуракальцами русских ратников и, смяв их, вырвались в поле. Не выдержав яростной атаки свежих сил врага, княжеские дружины и ополчение начали отходить ко рву. Князь Серпуховский без плаща-епанчи, брошенного на поле битвы, в расколотом шлеме призывал своих воинов стоять насмерть, но силы были неравны, русские отступали.
Едва на дороге показались первые ряды татар, дозорные по наказу Федора соскочили с коней, уложили их на землю, а сами укрылись в кустах. На глазах у разведчиков разворачивалась ожесточенная сеча. Федор внимательно следил за ее ходом. Сражение началось в сотне саженей от того места, где затаились разведчики, но постепенно оно все ближе смещалось к ним. Посоветовавшись с Васильком, Федор подозвал к себе трех дозорных и приказал:
Скачите навстречь станице! Скажешь Гордею, что сеча началась, пока все идет добре. Пущай борзо ведет ратников к месту, где дорога выходит в поле. Но в сечу пока не вступает, а ждет знака от меня. Поняли?.. Ну,
гоните!
Разведчики вскочили в седла и скрылись из виду. С Федором остались Василько, Клепа и Сенька. Ведя коней в поводу, они быстро зашагали в глубь леса. Обогнув поле битвы, дозорные вскоре оказались у московской дороги. Василько с лошадьми укрылся в зарослях орешника. Федор, Клепа и Сенька ползком пробрались поближе. По знаку старшого отрок вскарабкался на высокую сосну. Оттуда было хорошо видно поле битвы, и Сенька то и дело сообщал, что происходит...
Поначалу русские рати теснили ордынцев, те отступали к лесу. Отрок, стараясь перекричать шум лютой сечи, радостно вещал об этом стоявшим внизу Федору и Клепе. Но вот он увидел, как в тылу сражавшихся татар стали выстраиваться новые полчища. Командовал ими нескладный ордынец в долгополом кафтане и огромной чалме. Он носился по полю на низкорослом жеребце, неуклюже размахивая руками, хлестал плеткой тысячников и сотников... Вот уже татары с ревом ринулись в атаку, русские ратники стали отходить.
Беда! Наши отступают! — с волнением завопил парнишка.
«Ну, пришел и наш час!..» — решил Федор.
Ордынцы сюды правятся! — неожиданно послышался заполошный голос Сеньки.
Слезай мигом! — воскликнул порубежник.
В просветах между деревьями замелькали фигуры татар. Они еще не видели Клепу и Федора, которых закрывали кусты, но заметили спускавшегося с дерева Сеньку. Ордынцев было человек двадцать, все пешие, с окровавленными повязками. Видимо, это были нукеры, покинувшие поле битвы из-за ранений. Кто с саблями в руках, кто с кинжалами, татары подбежали к дереву, лишь только Сенька коснулся ногами земли. Навстречу выступили из кустов Федор и Клепа с обнаженными мечами.
Сенька,
Отрок ужом зарылся в кусты, метнулся к дереву, к другому...
Двое татар бросились за ним, но быстрого, юркого Сеньку догнать им никак не удавалось. Тогда один из преследователей сорвал с плеча лук, выхватил из колчана последнюю стрелу и, не целясь, выстрелил.
Федор и Клепа яростно отбивались от врагов, отходя в глубь леса. Ордынцы шли следом. Но вот группа татар обошла станичников и напала на них сзади. Блеснули сабли. Клепа тяжело рухнул наземь, Федора ранили, но он удержался на ногах. Развернувшись, зарубил одного, ринулся на следующего. Из рассеченного лба кровь заливала ему глаза. Он стоял, прислонясь к дереву, с мечом в руке. Ордынцы подступали все ближе...
«Вот и конец! — с горечью подумал он.— Не видать мне более земли отчей!..»
Федор упал. На него волчьей стаей накинулись враги, топтали ногами, рубили саблями, терзали бездыханное тело.
ГЛАВА 24
Еще издали к лесовикам стали доноситься звуки лютой сечи. Поначалу это был приглушенный расстоянием гул, который то нарастал, то уменьшался. С каждым шагом он становился все явственней и громче, пока уже не начали различаться крики, топот, ржание коней, звон оружия.
Со слов дозорных Гордей сразу определил, куда вести лесную рать. Нравясь во главе своих конников, он нетерпеливо вглядывался в зеленую глухомань — когда же наконец появится Федор с остальными разведчиками?!. Предупреждение не ввязываться в битву, пока не прибудут дозорные с вестью, поколебало намерение Гордея сразу атаковать врагов. Погруженный в раздумье, он весь путь ехал молча. Атаман привык к сравнительно легким победам над небольшими ордынскими чамбулами. Но к броску на Волок Ламский собрались многочисленные вражеские полчища, и это тревожило его.
Отъехав в сторону, Гордей остановил коня, пристально всматривался в шедшее мимо него воинство. И чем дольше стоял, глядя на эту плохо вооруженную, разношерстную рать, тем больше убеждался в справедливости предостережения Федора. Вряд ли лесовики помогут полкам князя Серпуховского, они будут тут же разгромлены, если их бросить против ордынской конницы. С волнением ожидал Гордей вестей от дозорных...
' Оставшись один, Василько затаился под старой березой, к которой были привязаны лошади. В ста саженях отсюда гремела лютая битва, а рядом, посвистывая, порхала стайка синичек, переносились с ветки на ветку длиннохвостые рыжие белки... Вдруг, заглушив все звуки, донесся дружный конский топот, грозный рев тысяч глоток «аллах! урагх!».
В томительном ожидании прошло четверть часа, а Федор с разведчиками все не появлялись. У Василька от вол-* нения дрожали руки, когда стал отвязывать лошадей.
«Неча ждать, поеду навстречу!» — решил он, усаживаясь в седло. Взяв в руки поводья коней, хотел уже пришпорить жеребца... и тут же соскочил на землю.
Из кустов орешника-лещины выполз Сенька. Раскрыв рот, парнишка судорожно хватал воздух. Василько бросился к нему. Сенька хотел привстать, но лишь повел затуманенными глазами и уронил голову. Тарусец подхватил на руки его обмякшее тело и содрогнулся от жалости — из-под лопатки у отрока торчала обломившаяся стрела.