За землю отчую.
Шрифт:
Где это тебя, Сенечка?..— прошептал Василько.
Сенька глухо застонал, с трудом проговорил:
Велел дядечка Федор, чтобы ты гнал к станице. Пущай Гордей ведет всех к дороге... Оттель пущай ударят на ордынцев...— И после паузы тихо добавил: — Теснят они наших... Все в сече уже...
«А где Федор?» — хотел спросить Василько, но парнишка судорожно вздохнул и затих.
Ох же Сенечка, Сенечка, бедолашный ты мой! — тяжело вздохнул порубежник. Положив мертвого отрока поперек седла, уселся на коня и поскакал навстречу станице. Гнал жеребца во всю мочь. Еще издали заметил своих, узнал Гордея, Митрошку, других лесовиков, понесся к ним.
Любим Гон и старый Данило положили тело Сеньки на траву, все обнажили
Бросив горсть земли в могилу, Гордей сказал:
Пошли, молодцы, пошли!..
Гордей поскакал по лесу, следом конные станичники. Всадников было немного, всего несколько сотен, но воины бывалые — дружинники погибшего князя тарусского Константина, порубежники, дети боярские со своими людьми. За ними двигались пешие ополченцы с рогатинами, топорами, дубинами, захваченными у татар копьями и саблями. Одеты кто во что — зипуны и татарские панцири, кафтаны и тигиляи, колпаки и шлемы...
Добрались до московской дороги. У обочины Митрошка первым заметил лежащие ничком окровавленные тела Федора и Клепы, вокруг них громоздились трупы ордынцев в разбитых шлемах, с проломленными черепами.
На миг все замешкались. Лицо старого Данилы исказилось, соскочив с коня, он бросился к сыну. Марийка неистово вскрикнула, хотела тоже спрыгнуть, но только прокусила до крови губу и понеслась следом за Гордеем...
На противоположной стороне располагался ордынский обоз и ясырь, охраняемый конными нукерами. По наказу Гордея полсотни всадников, размахивая мечами и саблями, устремились к пленникам, остальные, развернувшись, поскакали к Волоку Ламскому.
В том месте, где дорога выходила в поле, кони замедлили бег. Гордей выстроил ратников для атаки. Отсюда хорошо было видно все. Враги одолевали. Их победные выкрики порой заглушали звон оружия и конский топот. Долгополые халаты, бараньи тулупы, лисьи малахаи и круглые шлемы заполонили поле. Среди них мелькали высокие шлемы русских воинов с красными флажками-еловцами, зипуны и тигиляи ополченцев. Русские рати отходили к Волоку Ламскому, но в центре еще развевались большое красно-белое знамя князя Серпуховского и темно-синий стяг моложского князя. Здесь сражались отборные конные дружины. Однако на правом и левом крыле полки других удельных князей были оттеснены ко рву.
Гордей поднял над головой тяжелый меч, громко закричал: «Слава! Слава!..» — и, разгоняя коня, понесся по полю. Сотни глоток подхватили боевой клич. Мечи и сабли сверкали в руках всадников. Выставив рогатины и копья, топоры и дубины, за ними ринулись ополченцы. Стреляя на ходу, бежали лучники.
Ордынцы не успели развернуться, чтобы встретить нового противника, и дрогнули, смешались. Над полем битвы пролетел слух: «Пришел коназ Дмитрий Московский!..» — сея смятение среди нукеров. Станичники, стремясь поскорее сомкнуться с полками Серпуховского, яростно рвались вперед. К ним присоединялись конные и пешие воины, а на подмогу уже бежали, вооружившись чем придется, освобожденные из полона горожане и крестьяне.
Атаман и его ближние люди бились в первых рядах, Саврасый жеребец Гордея, чувствуя сильную руку всадника, то взвивался на дыбы, то, изогнув шею, прыгал в сторону. Одного за другим рубил Гордей несшихся навстречу ордынцев. Рядом, ловко орудуя саблей, дралась Марийка. Василько с конными воинами прикрывал их с флангов.
Натиск врагов на княжеские дружины ослабевал. Это позволило русским военачальникам перестроить конные полки и снова бросить
Ордынцы потеряли только убитыми в битве под Волоком Ламским свыше шести тысяч человек.
Едва затих шум сечи, ратники вместе с бабами и подростками стали выносить с поля боя раненых воинов, хоронить убитых.
Раненный копьем в ногу, Гордей сидел на конской попоне, расстеленной на земле, возле него толпились лесовики. Их осталось всего сотни три. Многие пали в битве, тяжелораненых отнесли в Волоцкую крепость и на посад. Погибли Любим Гон, Митрошка, тяжело ранило Василька — стрела попала ему в грудь. Не досчитались станичники многих лесных молодцов.
Старый Данило тоже пострадал — вражеская сабля задела плечо, покалечила руку. А у Марийки — ни одной царапины, хотя рубилась она рядом с мужем.
Отец и дочь стояли у изголовья Федора, Данило, уставившись на мертвого, молчал, лицо его потемнело. Марийка, тихо причитая, плакала.
Гордей положил руку на плечо жене.
Будет тебе, Мария. За брата твоего великой кровью заплатили враги. Побиты ордынцы, теперь мы можем вольно по своей земле ходить!..
Со стороны Волока Ламского появилась группа всадников. Впереди — Гордей сразу узнал его — в золоченом шлеме с красным орлиным пером, в синем княжеском корзно -плаще скакал Владимир Серпуховский, следом князья Моложский, Палицкий, Тарусский, воеводы и бояре. Не доехав нескольких саженей, князь остановил коня, воскликнул:
Ты и есть тот воевода, что помог нам побить орду?
Серые глаза приветливо смотрели на атамана. Серпуховский хотел спешиться, но раздумал, пристально всматривался в лицо. Тронув коня, подъехал ближе, спросил:
Кто такой? А?
Гордей выдержал взгляд князя и спокойно. ответил:
Я и есть...— И, помолчав, добавил: — А помог, княже, не тебе, а земле отчей! Не обессудь!..
эпилог
Дмитрий Иванович умирал. Вокруг его ложа в угрюмом молчании стояли князья и бояре — сподвижники ратных и мирских дел, те, что в грозный, смутный час шли рядом. Великий князь уже никого не узнавал. Ни их, ни митрополита Пимена, ни сынов и дочерей своих, ни даже возлюбленную жену свою Дуню. Ощущал только слабеющей ладонью ее верную руку — лишь она и связывала его с уходящей жизнью. Евдокия Дмитриевна, вся в слезах, склонялась над Митенькой, словно хотела заслонить собой от напасти...
Дмитрий Иванович дышал часто и с присвистом. Ворожеи не отходили от постели, несколько раз сегодня уже отворяли ему кровь. Но все было тщетно. И хворал-то он всего с неделю. Нежданно-негаданно вдруг худо почувствовал себя. Последние месяцы великий князь много трудился. Что ни день, подолгу советовался на думе с московскими боярами, заключал договора с удельными князьями, по его замыслу составлялось новое уложение о ратной боярской службе. Накануне тоже допоздна засиделись с советчиками. А под утро Дмитрий Иванович проснулся от нестерпимой головной боли. Едва открыл глаза —- все поплыло, словно в детстве после долгой круговерти. Он лежал затаившись, но ни кружение, ни боль не проходили. Наконец позвал дворского, тут же прибежал лекарь, отворил кровь. Сразу полегчало, дурноты не стало, только еще долго ощущал в затылке тяжесть. Ему бы полежать день- другой, но дела-то, как их отложишь?! С помощью дворского оделся и по крытому переходу, связывающему дворцовые хоромы со столовой избой, направился на думу с боярами.