За землю отчую.
Шрифт:
Необычная для начала осени гроза бушевала долго, дождь перешел в ливень, небо и земля то и дело озарялись вспышками молнии, грохотал гром. Татарский стан был уже рядом — Федор слышал перекличку караульных, ржание лошадей, рев верблюдов. Крадучись между кустами и деревьями, разведчик подошел совсем близко. Раздвинул ветки... Всего несколько десятков саженей отделяли его от ордынских шатров и юрт. Большие и малые, разделенные рядами повозок и арб, они заполнили поле до самого села. Снаружи лагерь казался безлюдным, напуганные грозой, ордынцы укрылись в шатрах, юртах, под повозками. Кое-где блистал огонь, снопы искр вылетали из верховий шатров, словно из печных труб.
«Тысяч тридцать их тут, не менее!..— окинул Федор взглядом вражеский стан.— Накинуться на них, пока спят, ни один бы не ушел!»
Он стал выбираться из кустов, как вдруг до него донесся топот; прислушиваясь, сразу определил: конные! Тщетно всматривался в темноту — гроза проходила, молнии вспыхивали все реже и слабее, ничего различить было нельзя. Вдали глухо пророкотал гром, замелькали неяркие сполохи, и все стихло. Дождь перестал. Шум приближающейся конницы слышался все явственнее и громче.
«Скоро светать начнет, надо уходить, пока не заприметили!..»
Федор покинул кустарник и пополз обратно. Высокая трава хлестала его по лицу, холодные капли растекались по телу, попадали под шлем, но он думал только о том, что ползти придется еще долго. Наконец он встал, вытер ладони о кафтан и быстро зашагал.
Небо на востоке посветлело, занимался рассвет. В сумерках уже можно было различить одиночное дерево, к которому он привязал своего коня. Федор шел не таясь, выпрямился во весь рост, не обращая внимания на усиливающийся гомон в ордынском стане.
Сзади послышался конский топот и громкие крики. Сердце у Федора тревожно забилось — приметили!.. Оглянувшись, увидел в полутьме большую группу всадников; двое скакали впереди остальных. Нукеры были еще далеко, но Федор понял, что добежать к лошади не успеет.
Но что это?!. Конники, скакавшие впереди, разделились и понеслись в разные стороны. Федор едва успел упасть на землю, как ордынец промчался мимо, следом за ним — с полдюжины других. Из-под копыт коней взметнулась грязь, осыпала Федора мокрыми комьями. Топот усилился.
«Выходит, не за мной?!.» — Он приподнялся с земли, озадаченно вглядывался в ту сторону, куда поскакали всадники.
Вернулся в лесной стан в полдень. С трудом добудились Гордея. После бессонной, в тревожных думах, ночи у атамана шумело в голове, резало глаза — словно кто песком засыпал, не выспался, и ко всему еще этот недобрый сон. Будто стоит он один на дороге, а по ней идет воинство великого князя Московского Дмитрия Ивановича. Вдруг появилась телега, окруженная дружинниками. В ней двое — мужик и баба. У мужика мохнатые брови, черная борода оттеняет бледное, исхудалое лицо. Женщина закутана в платок, видны лишь застывшие глаза. Гордей пристально вгляделся в ее лицо и ахнул: да ведь это Марийка! А рядом — он, Гордей!.. И тут его растормошили —- прискакал Федор.
Так говоришь: ордынцев тысяч тридцать? — хмурясь, переспросил Гордей.
—- Может, и того более! — взволнованно подтвердил Федор.
Что ж,— задумался атаман, на лбу его пролегла глубокая складка.— Вельми добре, что вражью силу сумел разведать. Теперь давай думать, что делать станем.
Все сомненья и тревоги позабыты, мысли Гордея сосредоточились на одном — близкой битве с врагами.
Наконец примчался в лесной лагерь и Василько с дозорными. К Волоку им добраться не удалось — лишь чудом не столкнулись с ордынцами, но видели издалека конные дозоры князя Владимира Серпуховского. Двоюродный брат Дмитрия Донского, прозванный за Куликовскую битву «Храбрым», собирал в Волоке Дамском русские полки. Из Звенигорода, Рузы, Можайска и других, городов, из окрестных сел и деревень к нему шли конные княжеские и боярские дружины, пешее ополчение горожан и сирот. Пришел к Волоку и тарусский князь Владимир со своим немногочисленным отрядом. Но воинов у князя Серпуховского было значительно меньше, чем врагов.
Гордей и Федор долго расспрашивали Василька, потом все трое стали советоваться.
Крепко, видать, готовится князь Серпуховский к сече, да только выстоит ли против силы ордынской? — с со-* мнением покачал головой атаман.
Не лишней будет наша подмога, не лишней...— задумчиво сказал Федор.— Только вслепую не пойдем. Мыслю я, надо мне с Васильком вперед податься. Высмотрим все, а ты тем часом подойдешь со станичниками поближе. Мы тебе знак дадим, коли в сечу кинуться...
На том и порешили. Десяток дозорных во главе с порубежниками вскочили на коней и направились к Волоку, а Гордей, подозвав сотников, приказал:
Пора и нам выступать! Воев накормить, меда дать! А там и сбор трубить велите! Да чтоб через час никого, опричь баб, детишек и хворых, в стане не было!..
Гордей направился в свой шалаш, чтобы надеть кольчугу, взять меч и шлем; еще издали увидел Марийку, она уже успела облачиться в доспехи и теперь проверяла, остра ли сабля, захваченная у убитого ордынца.
Марийка! — оторопело уставился на жену.— Ты что — аль не слышала наказ?
Я с тобой, Гордей! — смело глядя на него, сказала она.— На саблях биться не хуже тебя могу.— И лихо взмахнула саблей.
Да пущай идет! — молвил старый Данило — он подошел к ним, еще не слышал разговор, но уже все понял. Хлопнул зятя по плечу, усмехнулся.— Такая тебе, атаман, бисова женка досталась, что не удержишь...—И, помолчав, задумчиво добавил: — Берегись не берегись, а от судьбы никуда не уйдешь.
ГЛАВА 22
Шуракальская орда, миновав сожженный Серпухов, двинулась на Москву. По обе стороны серпуховской дороги лежала опустошенная, обезлюдевшая земля. А навстречу крымцам шли большие и малые караваны — окруженные конными нукерами повозки, телеги, арбы с награбленным, пленники и пленницы, захваченный скот... Хану Золотой Орды Тохтамышу наконец удалось захватить Москву. Изо дня в день бросал он бессчетные полчища нукеров на стены Кремля. Приступ следовал за приступом, но осаждавшие никак не могли ворваться в стольный город урусутов. Подножья стен были завалены трупами ордынцев. Тогда Тохтамыш прибег к обману. В грамоте, переданной москвичам, он заверил их: «Вас, людей своих, хочет помиловать царь, ибо не виновны вы, не заслуживаете смерти. А ополчился я на великого князя Дмитрия, от вас же ничего не требую, кроме даров. Встретьте меня, откройте ворота, хочу лишь ваш город посмотреть, а вам дам мир и любовь». Сопровождавшие ордынского хана суздальские князья Василий и Семен всенародно поклялись на кресте, что Тохтамыш сдержит свое слово. Среди осажденных не было единства. Ремесленный люд —- кузнецы, оружейники, гончары, кожевенники, бочары и крестьяне из окрестных сел и деревень, что все эти дни стойко сражались на кремлевских степах, понесли большие потери — многие были ранены и убиты. Оставшиеся в городе бояре, архимандриты и священники сумели убедить уцелевших защитников крепости открыть ворота врагу. Осадный московский воевода князь Остей, который во главе депутации горожан вышел из Кремля для переговоров с Тохтамышем, пал первым. Ордынцы, ворвавшись в крепость, перебили и угнали в полон тысячи мужчин, женщин, детей, а потом подожгли ее...
Шуракальская орда Бека Хаджи преодолела уже больше половины пути от Серпухова до Москвы и расположилась на привал возле села Остафьево, когда прискакал гонец от Тохтамыша. В послании великого хана шуракальцам повелевалось идти к Волоку Дамскому и там соединиться с воинством двоюродного брата Тохтамыша Коджамедина. Заняв Москву, Тохтамыш бросил свои полчища на остальные земли великого княжества Московского. Владимир, Переяславль, Дмитров, Углич, Звенигород, Руза, десятки городков, сотни сел и деревень были разграблены и сожжены. На севере семь туменов, по десять тысяч нукеров в каждом, во главе с другим двоюродным братом Тохтамыша огланом Бек Булатом подступили к Ростову и Ярославлю, чтобы захватить их и затем направиться к Костроме, где великий князь Московский Дмитрий Иванович собирал русские полки. Двадцатипятитысячная рать Коджамедина двинулась на Волок Дамский.