За землю отчую.
Шрифт:
Отпусти их, атаман! — взмолилась Марийка.— Коли б не они, не догнала бы я ордынца и вас бы не нашла.
Пока не скажут, кто такие и откуда, не отпущу! — отрубил вожак и приказал: — Оружье забрать и вести сюда!
Лесовики отняли у Никитки и Алешки мечи, кинжалы и, заломив им руки, вывели на поляну.
Весть, что пойманы предатели, мгновенно облетела лесной стан. Собралась толпа — мужики, бабы, детишки.
Люди с любопытством и осуждением рассматривали парней, гомонили о случившемся.
—* Господи! — всплеснула руками баба в кичке [16], которую ей невесть как удалось сохранить в ордынском плену, и запричитала: — Молодые-то какие, а туда же — к окаянным переметнулись! Конец света наступает! И что ж оно будет?!.
Погодь, погодь... воров, молвите, поймали? — раздвигая толпу плечом, проговорил Василько, он проверял дозоры, выставленные вокруг лесного стана, и только теперь вернулся.— Не иначе, как Никитка и Алешка?..
Парни тоже узнали своего десятника по порубежной службе.
Гляди, Никитка!
. — Дядька Василько! Вот здорово!.. — И они бросились к нему.
Я самый. А вы-то как тут оказались?
Думали, что тебя убили до смерти или в полон татарский ты попал,— не отвечая на его вопрос, тараторил Никитка.— Вот так встреча!.. И отколе ты тут, в глухомани лесной?
Погоди, Никитка, погоди. Больно много ты спрашиваешь, а сам не отвечаешь. Что вы тут учинили?
Ничего не учинили! — возмутился тот.— Вон сей...— Никитка кивнул на Гордея,— не отпущает нас. Мы его девку сюда привели, не то б вовек не нашла дороги, а он...
За татарином оружным погналась! — усмехнувшись, пояснил Алешка.— Мы в дозоре были. Глядим: ордынец по тропе скачет, за ним — наш. Поначалу не разобрали, что то девка...
А потом шлем сняла, и коса вывалилась! — засмеялся Никитка.
Тогда мы на тропу чеснока [17]кинули, — продолжал рассказывать Алешка.— Конь татарский напоролся на него, ногу покалечил, упал. А она подскакала и зарубила ордынца.
Когда увидели мы, что воин тот лихой — девка, проводить решили, дабы не обидел никто. Так-от за сие нас! — обиженно заключил Никитка.
Выходит, нашлась Марийка?! — обрадовался Василько.
Так вот же она,— показал Гордей на девушку.— За сие молодцам поклон низкий, а велел их не отпускать, потому что не хотят сказывать, кто такие и откуда,— сердито бросил он.— А ты-то их откуда знаешь?
Порубежники они, из моего десятка были.— Обнял за плечи молодых воинов Василько.— Добрые ратники, хоть только первый год на службе порубежной. Вместе под Тарусой бились. А после того, как меня там ранили, потерялись... Чего* же вы молчали, не сказали, кто вы и откуда? — обратился он к ним.— Тут все свои. Сказывай, Никитка!
Ну, коли так, тогда... — сдался наконец парень, и молодые воины поведали станичникам, что произошло с тарусской дружиной после битвы...
Послал нас князь Владимир Иванович разведать, что в его вотчине делается, хлеба и пшена для людей сыскать. Мы туда, а там татары, да много их! Едва ноги унесли... А когда к своим возвращались, ее и встретили,— показал Никитка на Марийку.
Никитке и Алешке вернули оружие, подвели лошадей. Лесовики звали их к костру перекусить перед дорогой, но те отказались. Уже садились на лошадей, когда к ним подошел атаман.
Слышьте, молодцы,— надо бы мне князя вашего повидать.
Князя?..— Никитка с подозрением уставился на Гордея.— А на что он тебе?
Вельми надо, молодцы,— виновато промолвил он и, не желая еще раз испытывать упрямый характер парня, торопливо добавил: — Задумали мы дело знатное: русских людей из ордынского полона в дворцовом селе освободить. Вот и хочу переговорить с ним, чтобы помог, а то опасаюсь: одни не управимся. Чай, много татар в селе?
Много! — подтвердил Никитка.
Тогда поехали с нами! — предложил Алешка.— Только ночь на дворе...— замялся он.
А что — и в ночи сыщем княжий стан,— уверенно сказал Никитка.
Добре! — бросил атаман и обратился к Васильку и Федору: — Вы тож со мной... Только и впрямь ночью ехать не стоит, поедем завтра с рассветом. Ранним утром, едва взошло солнце, пятеро всадников тронулись в путь. Впереди, показывая дорогу, ехали Никитка и Алешка. Все молчали, лишь молодые воины изредка перебрасывались между собой словом-другим. В лесу по-осеннему негромко перекликались птицы, шелестели листвой деревья, где-то в отдалении трубил лось. Узкую дорожку, протоптанную зверьем к водопою, по которой ехали конники, безбоязненно пересекали зайцы, косули, олени. С обеих сторон тропы глухой стеной тянулись кусты орешника-лещины и волчьего лыка, по обочине буйно разрослись белые, желтые, голубые, красные цветы. Лошади шли гуськом, широким, резвым шагом, то поднимаясь, то опускаясь по петлявшей на холмистой равнине дороге. День выдался теплым, солнечным, тускло синело небо, плыли серебристые нити паутины, воздух был напоен пряным духом листьев и трав. Вокруг было спокойно, тихо, и если бы не насторожливые, сосредоточенные лица людей, со стороны могло бы показаться, что они правятся куда-то по своим обычным, житейским делам.
На одной из лесных прогалин Гордей, ехавший следом за Никиткой и Алешкой, остановив коня, подождал, пока поравняются Федор и Василько. Не в пример вчерашнему, он, казалось, был обеспокоен и даже встревожен, от его оживления не осталось и следа. Василько, взглянув на него, не удержался, спросил:
Ты с чего, Гордей, такой невеселый? Аль во сне привиделось что?
Привиделось, не привиделось...в ответ буркнул тот.— Ничего не привиделось! — И, понизив голос, чтобы не услышали молодые воины, которые, с удивлением поглядывая на лесовиков, тоже остановились, угрюмо сказал: — По совести ежели молвить, засомневался я что-то, молодцы. Может, понапрасну затеяли мы сие. Завсегда не лежала у меня душа к князям и боярам. Вот и ныне не по себе. Думал я, думал всю дорогу... Вишь, как он, Владимир, учинил: увел дружину из сечи, ополченье — горожан и сирот — один на один с бессчетной ордой оставил, без жали под конские копыта и татарские сабли кинул!.. А что, ежели и с нами такое сделает? Как мыслите, а?
Федор, насупившись, молчал, но Василько, не соглашаясь, резко затряс головой.
Владимир поможет, не подведет,— поспешил он успокоить лесного атамана.— Не знаю, как там в сече было, да видать, не мог он иначе. Не думаю, чтобы убоялся, не из таких. Не в пример сродникам своим — отцу и братьям, душевный он, нет в нем гордыни.
А ты что скажешь, Федор?
Скажу: поздно об том рядить,— произнес сквирчанин и добавил: — Да и выхода у нас нет иного — не управимся, коли много ордынцев в селе.