За зеркалами

Орлова Вероника

 И невольным воспоминанием - моя мама, сидящая перед трюмо. Она смотрит в широкое зеркало, украшенное по всему периметру вырезанными деревянными цветами. Мама недовольно хмурится, дотрагиваясь кончиками пальцев до уголков своих губ. В её руке какая-то маленькая баночка, она опускает два пальца в неё, чтобы после осторожно коснуться ими своего лица. Наклоняет голову, улыбаясь своем отражению, а у меня захватывает дух - какая же она красивая сейчас, вот с этой улыбкой, настоящей, не притворной, которой она пользуется с другими...и со мной. И тут же закусить губу от досады, потому что открывается дверь в её комнату, и мама

отворачивается, а я её не вижу.

– Ингрид, дорогая, - глубокий голос отца заполняет комнату, и я вжимаюсь в заднюю стенку шкафа, в котором спряталась от своей няни ещё во время игры в прятки и откуда хотела убежать, когда мама выйдет. И в то же время сердце радостно застучало, и я даже прижала ладонь к груди, испугавшись, что они могут услышать его. Папа вернулся! Его не было больше десяти дней.

– Марк, - голос мамы слегка...разочарован, она снова поворачивается к зеркалу, - ты приехал раньше, чем говорил. Я ждала тебя только послезавтра.

Я даже услышала, как остановился отец. Так бывает, когда в помещении очень тихо, так тихо, что кажется можно услышать, как течёт время. Я всё ещё не видела его, но представила себе, как он остановился, словно вкопанный, в середине комнаты. Но мой папа всегда был очень умным и сильным мужчиной. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя и продолжить путь.

– Я решил сделать для вас с Конфеткой сюрприз, тем более что все проблемы уладил раньше намеченного срока.

На мамином лице отразилось раздражение, она нахмурилась и посмотрела с укоризной на отца через зеркало.

– Не называй её так. У твоей дочери есть очень красивое имя.

– Ей нравится, когда я её так зову, - силуэт отца появился сбоку от трюмо, и я увидела, как он пожал плечами, засунув ладони в карман пиджака.

– Она ещё ребёнок и многого не понимает. Например, того, как вульгарно звучит это...это прозвище.

– Она всего лишь маленький ребёнок, Ингрид.

– Восемь лет - это уже не маленькая.

– К чёрту!

Отец резко шагнул к маме и склонился к ней, загораживая своей спиной мне обзор, и я даже испугалась, потому что он вдруг рывком прижал её к себе.

– Иди ко мне, дорогая, я так соскучился. Я всю дорогу в поезде думал о том, как...

– Марк...Мааарк, - звуки тихой борьбы, перемежающиеся с громкими звуками поцелуев, - Марк, отпусти меня.

Маме удается оттолкнуть его от себя. Она тяжело дышит и растрёпана. Повернулась к зеркалу и поправила причёску.

– Можно подумать, ты не видел, что я уже готовилась ко сну.

– Я соскучился, Ингрид!

Я никогда не слышала в тоне отца такой откровенной злости, и она заставила напрячься. Заставила стиснуть пальцы в желании выбежать из маминого шкафа...но я понятия не имела, что должна сделать дальше. Я плохо понимала, чего хотел отец, и привыкла, что мама редко выполняет наши с ним просьбы. Но я точно помнила, как сильно испугалась за мать. В первый и в последний раз. Папа был таким большим рядом с ней, хрупкой и изящной.

– Я соскучился, и мне плевать на всю твою косметику. Меня не было дома чертову уйму времени, а ты встречаешь меня как чужого?

– Я очень рада твоему приезду, Марк, - мама встала со своего места, - но это не значит, что я буду бросаться в твои объятия по первому же требованию!

– Дьявол! Ты - моя жена! Ты должна именно это и делать.

– Завтра утром у нас ожидаются гости. Это даже хорошо, что ты приехал сегодня. На приёме будет и Тиллерсон, договоришься с ним по поводу земельного участка под строительство, - мама пошла в сторону двери, остановившись, чтобы бросить ему напоследок, - Все свои обязанности в качестве жены я выполняю на должном уровне, ты не можешь отрицать этого, Арнольд.

– Да плевать я хотел на эти обязанности. Мне женщина нужна! Женщина! А не секретарь. Понимаешь?

– Ну так найди её себе. Но так, чтобы об этом никто не узнал, - я закрыла глаза, представив, как она безразлично пожала плечами. Точно таким же тоном она разговаривала со мной.

Послышался звук закрываемой двери, и я прижала ладони ко рту. Я мало что поняла из этого разговора. Лишь смотрела широко открытыми глазами на то, как отец стоял, склонив голову вниз и глядя куда-то себе под ноги. Такой сильный обычно, папа в этот момент казался побеждённым. Потом вдруг резко закричал и снёс ладонью все баночки с маминого трюмо...и я закричала от испуга. Потому что никогда не видела его таким. Всегда - только хладнокровным, уравновешенным с другими. А через минуту дверь шкафа полностью распахнулась, и отец глухо застонал, опускаясь ко мне.

– Эй, Конфетка, - прижал к себе, утыкаясь в мою макушку губами, - ты в прятки играешь? А мы тебя обыскались уже.

Детям всегда трудно вставать на сторону кого-то из родителей. В их голове не укладывается, как можно выбирать мать или отца, и даже если с одним они проводят больше времени, любовь к другому является своеобразной константой. Чем-то настолько естественным, само собой являющимся, что постановка подобного выбора перед ними кажется кощунственной.

Ингрид никогда не ставила меня перед выбором. Она всё решила за меня. Первая красавица города, дочь влиятельнейшего политика и жена крупного бизнесмена, образованная, сильная, амбициозная, следующая даже мельчайшим требованиям высшего общества, Ингрид Арнольд с легкостью бросила свою семью ради молодого партнёра моего отца. Женщина, которая, как я считала, неспособна была на любовь, отказалась от всего, что имела, и сбежала из страны с другим мужчиной.

И это оказалось принять самым сложным. Тот факт, что она умела любить. И любила. Но только не меня.

В то утро, когда отец вернулся из очередной поездки и не обнаружил ни своей жены, ни её вещей в спальне...в то утро, когда он смотрел отрешенным взглядом на записку, оставленную ею на подушке, а после смял бумажку и выбросил на пол, покинув комнату размашистыми уверенными шагами...я долго не понимала смысла прочитанного. Даже когда глаза пробегали по одному и тому же коротенькому тексту десятый или уже двадцатый раз. И тогда я бросилась в свою комнату, чтобы перерыть её вдоль и поперек, чтобы раскидать все вещи из ящиков шкафа, чтобы исследовать каждый сантиметр помещения и не найти ничего. Вообще ничего. Ни в своей комнате, ни в её спальне, ни в кабинете отца. Ни единого клочка бумаги для меня. Именно это и стало моей отправной точкой ненависти к ней. Не её побег...Господи, мне было так стыдно перед отцом, но я не винила её за то, что она оставила его...нас. Я не смогла простить ей того, что оказалась слишком ничтожным человеком в её жизни, недостойным даже прощального письма. Мне было тогда десять лет.