За зеркалами
Шрифт:
Сквозь зубы, но не потому что изнутри колотить начинает от злости, а потому что сил нет расцепить челюсти. И по-прежнему тошнит, и начинает кружиться голова от всеобъемлющей паники, казалось, въевшейся в сами кости.
– Тебе нужно домой. Я сам поеду в больницу.
Натан склонился ниже и вдруг коснулся пальцами моей щеки:
– У меня есть номер твоего телефона. Я позвоню.
Попробовала увернуться, стиснув зубы от повторно накатившей волны тошноты, но он не дал - пальцами впился в мои щёки, заставив застонать от боли...и снова это сожаление, в, казалось бы, ледяном безразличии взгляда, и хватка на моём лице ослабла.
– Я буду в больнице, в участке уже, наверняка, окопался Томпсон на ночь глядя. Это не приказ...Дьявол, Ева, я не пытаюсь командовать тобой. Это беспокойство. Это забота мужчины о своей женщине. Когда ты в последний раз спала? И нет, тебя всё равно отвезут домой.
И отвернулся, бесцеремонно притянув меня к своему плечу. Больше ни слова за всю дорогу к дому. Только равномерное дыхание и неотступающая тревога, безобразной тварью следующая с нами в салоне машины, вонзающаяся костлявыми пальцами в затылок.... А ещё вернувшееся волнение, но уже по другой причине. По той, от которой снова те самые огоньки под кожей вспыхивают яркой гирляндой. По той, из-за которой удалось всё-таки вскинуть голову кверху, чтобы посмотреть в его лицо и наткнуться на обезоруживающее спокойствие. Будто он ничего особенного не сказал. Представляет ли он, какую волну трепета всколыхнули его слова? И придаёт ли им то же значение, что придала я? Сдержанная невозмутимость в то время, как во мне порывы ветра взметают вверх языками пламени непрошенное чувство эйфории.
Я не помнила, как мы вышли из автомобиля и поднялись в мою квартиру, не смогла восстановить в памяти, как открывала дверь ключом и оказалась в своей постели. Смутными отрывками сквозь запотевшее стекло воспоминаний, как Дарк не согласился высадить меня у здания и уехать, просто молча вышел со мной вместе, а уже через одну короткую вспышку в сознании - как он заходит в мою квартиру широкими шагами, оглядываясь по сторонам, словно осматривая помещение, и лишь затем позволяет войти мне. Ещё одна вспышка - и долгий, тягуче-нежный поцелуй с ошеломляющим вкусом его губ. От него сводит свои собственные в истоме, когда Натан всё же отрывается и молча выходит из комнаты, напоследок опалив тяжёлым почерневшим взглядом, от которого позвоночник пронзает сладкой дрожью и становится невыносимо жарко.
***
Не знаю, сколько я проворочалась в своей кровати до момента, когда стало просто невозможно лежать, зажмурившись и прислушиваясь к тишине, обитавшей в моей спальне. Несколько кругов босыми ногами по мягкому чёрному ковру, и бесшумно встать у открытого окна, чтобы полной грудью дышать ночной прохладой. Оно не уходит никуда. Это ощущение страха. Удушающая паническая атака, при которой леденеют руки и начинает бить ознобом тело. Захлопнула окно и прислонилась к нему лбом, сильнее сжимая трясущиеся пальцы. А ведь он так и не позвонил, несмотря на то, что обещал. И тут же слабый голос разума - не хотел будить, ведь именно поэтому он тебя привёз домой. Но этот голос перебивает необходимость сбросить опостылевшую тяжесть, снова опускающуюся на плечи. Проклятое предчувствие беды и явственное понимание, с чем или кем оно связано. Маленький мальчик, оставленный под присмотром врачей в больнице...и всё же один. Правда, Люк успел напоследок шепнуть, что будущий усыновитель собирался навестить ребёнка.
– Алло, - пытаясь скрыть дрожь в голосе, - когда на том конце провода ответил слегка сонный голос одной из молодых регистраторш, - здравствуйте! Ева Арнольд, следователь. К вам в реанимацию сегодня поступил Кевин Митчелл.
– Да-да, - шорох бумаг и воцарившееся на секунду молчание, затем короткое покашливание, и трубка снова в руках у медсестры, - к сожалению, мальчик умер.
И тогда произошло то самое. Тогда взорвалось внутри всё то, что давило, стискивало всё это время, сжимало горло и впивалось острыми клыками неконтролируемого страха в кожу. Оно вспыхнуло яркой раскалённой звездой, чтобы рассыпаться, прожигая плоть насквозь кипящей смертельной смесью, причиняя адскую, нетерпимую боль.
Схватилась за шею, пытаясь сделать вздох, представляя перед глазами бледное лицо малыша с посиневшими губами, тонкое запястье, утыканное иголками с длинными прозрачными проводами. И непрошенной, такой ненужной картинкой сейчас - лица всех остальных детей, которых этот изверг отправил на тот свет.
– Как это произошло? Почему?
Не узнавая свой голос и одновременно пугаясь собственных мыслей о том, что потерян шанс. Потеряна возможность хотя бы немного подобраться к этой мрази с человеческим лицом и бесчеловечными принципами.
– Не можем сказать точно.
– Как это? Он так и не пришёл в сознание?
– Нет, он приходил в себя на короткий промежуток. На очень короткий, затем ему стало снова плохо.
– Когда это произошло?
– Примерно в девять вечера. Ваши коллеги, кажется, даже не успели с ним поговорить. Мальчику сразу стало плохо.
– Коллеги?
И сердце сорвалось камнем вниз.
– Да, мистер Томпсон и второй...он не представлялся. Они приходили к пациенту.
Закрыв глаза, выдыхая через раз, потому что каждый вздох с невероятной болью дается. Потому что кажется, что каждый выдох способен распороть лёгкие стальными лезвиями ярости и безнадёжности.
– Кто ещё заходил к ребёнку?
Молчание, шуршание и исчерпывающий ответ.
– Ещё только мистер Фоулсон, - это его несостоявшийся отец, - со священником.
– Он привёл священника до смерти ребёнка или после?
– Прошу прощения, но мне неизвестно.
***
Его руки тряслись, непослушные, они отказывались застегнуть пуговицу на воротнике, которую он же сам буквально несколько минут назад с каким-то упрямством расстёгивал, видимо, лишь для того, чтобы сделать глубокий вздох. Со стороны вообще казалось, что этот невысокий мужчина со светлыми волосами, закрывавшими уши и отмеченными лёгкой сединой, с небольшим, но всё же заметным брюшком, на котором каким-то чудом ему удалось застегнуть явно неподходящий по размеру серый пиджачок в крупную синюю клетку, очень сильно нервничал. Время от времени он с остервенением запускал короткие пухлые пальцы сквозь поредевшие пряди волос и смотрел куда-то в сторону, прежде чем ответить. Каждое его слово казалось хорошо взвешенным и требовало определённого времени, чтобы быть озвученным вслух. Мужчина боялся и даже не пытался скрыть своего страха, бросая затравленные взгляды то на меня, то на Люка, по традиции усевшегося на край стола и внимательно следившего за каждым его движением.
– Я не знаю, - капля пота медленно стекает по виску свидетеля, - я просто...мы просто стояли и разговаривали со священником. Нас даже не хотели пускать в палату к нему, нас не хотели. Мы еле уговорили.
– Достаточно!
Люк быстро посмотрел на меня.
– Вы уже повторяетесь, Фоулсон, - попыталась придать голосу мягкости.
– И это откровенно раздражает, - недовольно произнёс подошедший ко мне Люк.
– Мы уже любили мальчика...мы его успели полюбить, - показалось, что глаза Фоулсона влажно блеснули.