За золотым призраком
Шрифт:
Пожилой и непривычно для глаз морщинистый таксист-негр уже доставал из багажника чемоданы, и Отто Дункель вышел из машины, когда к нему подошел румянощекий и светловолосы матрос, с почтительным поклоном сказал со скверным, правда, акцентом:
– Господин сенатор, ваши билеты доставлены. Прошу вас на борт, каюты третья и четвертая.
И здесь у трапа, пронзительно взвизгнув тормозами, остановился еще один автомобиль ярко-зеленого цвета. Шофер, на этот раз белый и довольно молодой англичанин, услужливо выпрыгнул на бетон причала, открыл дверцу, выпуская пассажира.
– Извините, сэр! Видит бог, впервые подвел мотор. И надо было ему заглохнуть именно сегодня, на полдороге… Вот ваш багаж, сэр!
Я помогу вам поднять его на борт.
– Ангстгегнер! [13] –
Отто, пропустив по трапу вперед Карла, Вальтера и матроса с Али, не без интереса оглянулся на «земляка». И непроизвольно поджал губы – этого «Клетчатого» жирного типа с пушистыми и словно не живыми усищами он приметил еще в день приезда, в фойе гостиницы, когда искал пропавший черновик той злополучной телеграммы. Он принял его тогда за чистокровного англосакса, а выходит, он из бывших…
13
Ангстгегнер – пугало (нем.).
«Что-то не видно было тебя, бурская свинья, у подъезда, когда мы садились в такси!» – отметил про себя Дункель и тихо сказал вахтенному матросу, который, встретив их у трапа, поклонился с улыбкой, словно знакомому.
– Будь любезен, братец, проводи нас в каюты. – Он отдал дюжему матросу самый тяжелый чемодан и следом за индусом пошел на трап, прислушиваясь, как господин в светло-клетчатом костюме сопел за спиной, поднимаясь вверх, а за ним таксист покорно и виновато нес чемодан и туго набитый какими-то угловатыми предметами раздувшийся саквояж крокодиловой кожи.
Сенатору с сыновьями отвели просторную трехместную каюту по правому борту, Али поместился в соседней одноместной каюте, где все сияло чистотой и свежестью белья.
– Али, тебе не отработать такого путешествия – будешь ехать как настоящий раджа! – пошутил Отто, отдавая ключ от каюты вконец растерянному слуге: у Али была надежда, что, побывав в Порт-Элизабете, отдохнув на здешних пляжах, они вскоре возвратятся домой… Оказывается, хозяин задумал такую дальнюю прогулку по океану, что ей и конца не видно. – Отдыхай, набирайся сил. Будет что потом порассказать тетушке Ранджане и… дочке с сыном!
– А может, хозяин, мне лучше домой вернуться? – попытался использовать последнюю возможность Али, чтобы не отправляться с хозяином неведомо куда. – Правда, отпустите меня домой, видит бог…
– Ничего не видит твой бог, Али! – несколько грубовато пошутил Отто. – Шапка надвинулась ему на глаза, наверно. – И собрался идти в свою каюту, но Али остановил его, с мольбой сложив руки перед грудью, в глазах само страдание, как у распятого Иисуса Христа.
– Боюсь я большого моря, господин мой. Все по земле да по земле ходил, а теперь – вон страх какой… Говорят, акулы там!
– А ты не прыгай за борт, так и акулы не тронут, – снова пошутил Отто. – Акула не осьминог, лазать по трапу не умеет. – И переменил тему разговора: – Узнай у матросов, на какой палубе ресторан, да закажи нам легкий ужин.
Индус покорно поклонился в спину сенатора, который торопливо ушел в свою каюту.
«Есть знакомые лица на “Британии”, есть!» – поскрипывая зубами, размышлял Отто, вспомнив «портреты» недавних обитателей гостиницы, в которой останавливались. Шестерых уже опознал, пока палубой и коридорами добирались вслед за вахтенным матросом к своей каюте – самая первая от трапа вверх, где начиналась надстройка ходового мостика. Так и просил сделать Кугеля, чтобы никто не маячил у его двери на виду у всех, как это можно делать в сумрачной утробе коридоров.
Длиннолицый «Коричневый» и этот толстяк «Клетчатый» – так прозвал про себя Отто двух попутчиков – поселились неподалеку: первый наискосок в тридцать третьем номере, а второй через пять кают дальше. Где разместились остальные «знакомые», оставалось еще выяснить.
«Ничего-о, – успокаивал себя Отто, – идти через океан не один день, успеем присмотреться к многим, если не ко всем. – Прошел через каюту к борту, приподнял тяжелое круглое стекло иллюминатора и зафиксировал в таком положении винтовым стопором. В прогретое солнцем помещение освежающим потоком влился свежий океанский воздух. Вместе с ним каюта наполнилась громким криком чаек, которые летали у самого борта «Британии», к крику птиц примешивался редкий гудок буксира и легкий плеск волн – океанская зыбь через горловину порта проникала в огражденную молом акваторию, билась о борт и в серый пирс, внизу заросший морскими водорослями.
Карл и Вальтер, шутливо подталкивая друг друга, устраивались перед дальней дорогой у правой от двери переборки, где стояли углом друг к другу их диваны, накрытые нежно-зелеными пледами.
Вскоре у носа «Британии» послышался бархатный и непривычно ласковый гудок – это портовой буксир, надрываясь чумазой железной утробой, потянул на звенящем стальном тросе океанский пароход, разворачивая его носом в сторону выхода. Другой буксир круглым форштевнем с подушкой из плетенных канатов «бодал» «Британию» в левую скулу, помогая напарнику. Минут через десять далеко внутри, под ногами пассажиров, словно бы начал пробуждаться веками спавший вулкан, задрожала палуба – в машинном отделении парохода заработала машина, за кормой забурлили темно-зеленые вспененные валы, вода крученой струей докатилась до бетонной груди причала и подобно разжимающейся пружине словно бы вытолкнула белую железную громаду в сторону океана. «Британия» послала прощальный гудок мигающему за кормой маяку, а вместе с ним и огромному, изнывающему от зноя и духоты континенту, и острым форштевнем врезалась во встречные пологие волны.
Перед ними распахнул свои ласковые и экзотические просторы величественный Индийский океан…
Утром на вопрос Али, заказать завтрак в каюту, или хозяин с сыновьями спустится в ресторан, Отто Дункель, не долго раздумывая, решил идти в ресторан.
– Посмотрим, что за публика путешествует с нами, – скептически выговорил он и задержался перед большим овальным зеркалом, повязывая к легкому изящному костюму светло-голубой, в косую полоску галстук – под цвет рубашки. Задорно подмигнул собственному отражению, провел пальцами по щеке, проверяя, хорошо ли выбрит. – Ты сходишь позавтракать после нас, а пока сиди в каюте тихо и прислушивайся. Клянусь водами священного Стикса, на этом пароходе полно крыс! Как бы не отважились заглянуть в чужой чемодан. Ты понял меня, Али?
Али без труда догадался, о каких крысах упреждает сенатор, улыбнулся и заверил:
– Не беспокойтесь, мой господин, буду сидеть тихо, как мышь, и слушать, как кот. Ни одна крыса не пробежит незамеченной. – А перед глазами вновь встал тот Колли в черных очках, который интересовался, куда они направляются, а сам так и не представился Дункелям. Очень странный и подозрительный тип!
«Следит за нами, – понял теперь Али, испытывая невольное беспокойство. – А если и он прознал, за какими сокровищами отправился сенатор с сыновьями?» – Али, сам того не желая, нечаянно слышал, как Отто довольно громко похвастал, что старший сын у него отменный аквалангист и что попадись им остров с жемчужными раковинами, так живо обчистят донышко!.. Но Али и на этот раз не решился сказать хозяину про тощего господина, мысленно махнул на Колли рукой – лично у него никаких сокровищ при себе нет, бояться грабителей ему нечего. Он должен заботиться об одном своем сокровище – Амрите, оставленной в руках под присмотром лютого Бульдога Цандера… Сложенный вчетверо лист казенной бумаги жег старому индусу грудь, и он, чтобы хоть как-то облегчить муки душевные, вынул этот бланк из кармана и сунул под подушку – знал, что сенатор никогда в жизни не позволит себе рыться в постели слуги…