Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания
Шрифт:
«Слова, — пишет И. С. Алексеев, — не несут в себе смысл — они получают смысл, наделяются им только в актах их понимания человеком… Словесная форма — это превращенная форма бытия смысла, нередко отчуждаемая от понимающего человека… и объявляемая содержащей в себе смысл… Для человека обладают смыслом (точнее, человек наделяет смыслом) не только языковые выражения, но и все без исключения фрагменты мира, в котором он живет, в том числе и материальные. По отношению к артефактам культуры это давно стало тривиальностью. Но это справедливо и по отношению к природным объектам, начиная от Метагалактики и кончая элементарными частицами…» [167]
167
Алексеев И.
Человек наделяет смыслом слова и предметы, либо повторяя уже имеющиеся в культуре образцы, либо создавая новые, ранее не бывшие смыслы. В обоих случаях происходит осмысление-понимание, хотя между ними заметно различие. Повторение образца, «парадигмы», выступает как способ «подключения» индивида к культуре, тогда как создание нового смысла — вклад индивида в культуру, увеличение «смыслового фонда».
В первом случае индивид понимает «как все», как близкая ему социальная группа, следуя авторитету каких-либо других людей или культурных образцов. Во втором случае понимание человека может быть уникальным, не совпадающим и даже противоположным обычным, стандартным пониманиям. Однако и в первом случае роль индивида не сводится к простому копированию, механическому воспроизведению смысла.
Уже для осознания возможности применения готовой матрицы смысла к конкретному предмету понимания требуется творческое усилие. Оно может быть настолько значительным, что субъект как бы творит уже имеющийся образец заново, воссоздает не только сам смысл, но и процесс его возникновения. Такое понимание является наиболее глубоким. Одно из важнейших направлений современной педагогики, например, состоит в том, чтобы найти возможности стимулирования таких усилий и методы, с помощью которых эти усилия направлялись бы в нужное русло.
Таким образом, понимание является творчеством. Процесс смыслопорождеиия детерминируется духовным потенциалом субъекта, его целями, жизненными ориентирами, степенью его активности, социально-культурными предпосылками осмысления реальности. Этот процесс требует определенной духовной автономности субъекта: чтобы творить, нужно быть свободным.
Понимающий субъект создает осмысленный Мир по своему образу и подобию. Например, смыслопорождающие способности субъекта могут быть направлены на максимальную объективацию Мира. Вся действительность, предстоящая субъекту (в том числе физическое и духовное бытие самого этого субъекта), может быть осмыслена лишь как материал познания и жизнедеятельности. Такая установка в конечном счете отображает объективированный статус человека в социуме.
Мир предстает человеку только как совокупность объектов потому, что человек самого себя осознает только как объект. Объективизм в отношении к Миру имеет определенные социально-культурные основания (в производстве, способе социального устройства, в традициях, в идеологии и т. п.). Такая установка способна приносить определенные плоды. Например, можно сказать, что развитие науки и техники есть плод такой установки. Этот плод может стать горьким: современная цивилизация знакома не только с покоряющими воображение достоинствами и перспективами научно-технического прогресса, но и с его чудовищными последствиями для человека и природы.
Возможна и другая установка. Она основана не на отношении «субъект — объект», а на отношении «субъект — субъект», т. е. исключает объективистский подход к пониманию Мира. Эта установка приводит к третьему типу значений термина «понимание»: понимание есть процесс смыслопорождения, в результате которого возникающий смысл обнаруживается не в отчужденном знании (смыслоносителе), а в осознании нерасторжимого совместного духовного бытия понимающего и понимаемого.
Такое бытие — не бесконфликтная идиллия. Оно может осознаваться как счастье, радость (вспомним: «Счастье— это когда тебя понимают»), но может быть и трагическим (понимание смерти), мучительно-напряженным (понимание бесконечности, незавершенности, недостижимости идеала, неслиянности и суверенности стремящихся навстречу душ).
«Субъект — субъектное» понимание не ограничивается сферой взаимопонимания людей, как может показаться на первый взгляд; оно имеет место и во взаимоотношениях человека и природы. В этом утверждении нет никакого идеализма. Субъективирование, одухотворение природы — проявление высшей духовности человека.
Суть «субъект — субъектного» понимания в том, что оно не может быть «однонаправленным». Понимая нечто, субъект понимает самого себя и, лишь понимая себя, способен понять нечто. Но это не значит, что такое понимание сродни созерцанию своего отражения в «зеркальном пространстве». Понять себя — значит понять другого и увидеть себя в глазах другого. Осмысленный таким пониманием Мир — это мир непременного полифонического диалога, направленного к взаимопониманию.
Важно, что взаимопонимание в этом мире — не следствие совпадения предсуществующих смыслов, а условие смыслопорождения. Возникающие смыслы могут совпадать, а могут и не совпадать, могут даже быть противоположными, могут изменяться в субъект — субъектном диалоге и исчезать в нем. Для взаимопонимания важно не тождество смыслов, а непрерывное смыслотворчество, вовлекающее в свой процесс понимающих субъектов. Парадоксально, но общеизвестно: взаимопонимание влюбленных исчезает с наступлением определенности смыслов, которыми наделяются их слова и поступки, когда уходит воспетое Блоком «безумие любви» — стихия совместного творения жизни со всеми ее возможными смыслами.
«— Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить.
— Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?
— Непременно так, полюбить прежде логики, как ты говоришь, непременно, чтобы прежде логики, и тогда только я и смысл пойму».
В этом знаменитом диалоге Алеши и Ивана Карамазовых существо «субъект — субъективного» понимания схвачено со всей возможной полнотой.
«Субъект — объектная» и «субъект — субъектная» установки — ответственные обязательства духа за все приобретения и потери, связанные с ними. Впрочем, в зависимости от избранной установки меняются и оценки этих приобретений и потерь, они становятся относительными. Точность и определенность смыслов, порождаемых и транслируемых в рамках первой установки, если их рассматривать как цели, достижимые лишь ценой противопоставленности субъекта и объекта, с точки зрения второй установки не являются такими уж привлекательными ценностями. Но и хрупкость, зыбкость, тонкая изменчивость смыслов, порождаемых второй установкой, с точки зрения первой — серьезные недостатки, препятствия для культурной ассимиляции и практического использования этих смыслов.
В истории культуры обычно разделение сфер, в которых доминируют обе эти установки. Первая — в сфере науки и техники, утилитарно-ориентированной практики. Вторая — в сфере художественного творчества и культуры межличностных отношений. Конечно, деление этих сфер условно.
Абсолютное их противопоставление, некогда связанное с критической реакцией на позитивизм со стороны «духовно-исторической школы» в литературоведении (В. Дильтей, Р. Унгер, Ф. Гундольф и др.), вело к отрицанию возможности понимания в естествознании (задача науки сводилась к феноменологической регистрации и сочленению опытных данных) и, напротив, к чрезмерной иррационализации понимания в гуманитарной сфере [168] . Оба эти следствия неприемлемы. Однако «философия жизни» в ее литературоведческом применении правильно поставила акцент на понимании художественного произведения как на проникновении в целостный духовный мир человека, перевоплощении, отождествлении читателя с миром художественного вымысла.
168
Ср.: «Природа, как таковая, в своих глубочайших корнях нам чужда, она теснит нас извне, и ни один путь не ведет к ней непосредственно из глубин нашего внутреннего существа. О понимании здесь может идти речь только в том смысле, что с помощью наблюдения и эксперимента мы наблюдаем в потоке природы определенные типические явления, известные единообразия и регулярности, дающие нам возможность охватить универсальные формы этого движения понятиями и законами… Историческую жизнь, развитие культуры мы можем до известной степени понять — в совсем другом смысле «понять», чем природные процессы… Мы способны погрузиться в глубину исторического процесса, вчувствоваться в. него, вжиться в него…» (Унгер Р. Философские проблемы новейшего литературоведения//Зару-бежная эстетика и теория литературы XIX–XX вв. М., 1987. С. 166–167).