Заботы Межмирного Судьи
Шрифт:
Только оказавшись на солнечной московской улице, Судья почувствовал, что напряжение отпустило его. Одновременно измочаленный и непривычно возбуждённый, он криво улыбнулся. Что ж, время покажет, стоило ли ему покидать уютную и скучноватую душевную скорлупу, и не переоценил ли свои силы, согласившись вернуться на подмостки Межмирья.
Протокол 1. Жрица крови
Над планетой Kepler-62-e висели вечные лилово-чёрные тучи, верхушки неоготических небоскрёбов Хеллбурга скрывались за ними. Судья задрал было голову, но вскоре опустил. Он только что телепортировался перед въездом в Адский город, п почему-то ему хотелось думать, что никто и не знает, сколько в этих высотках на самом деле этажей, и не смыкаются ли они в тучах над единственной и главной улицей,
Разумеется, c загадкой элементарно можно было справиться техническими средствами, но Судья боялся, что грубая радиоволна или того пуще пронзительный луч лазера повредит тонкие настройки квазимагических устройств, принадлежащих хеллбуржцам, а ему в первом выездном заседании только склоки не хватало. И без того вынужден будет принять решение по делу весьма скандальному. Вот почему Судья предпочёл телепортировать личный челнок на ту пустошь перед Хеллбургом, где раскинуться бы предместью – будь столица Грешного мира чуть больше похожа на нормальный город.
Да, здесь шумело бы бойкое предместье, если бы сдвинутые по фазе строители Хеллбурга стремились воссоздать не только внешний вид средневекового западноевропейского города на Земле (на самом деле они только стилизовали, конечно), но и его инфраструктуру. Однако глухие внешние стены небоскрёбов безумной и вычурной архитектуры глядят всего лишь на пустырь – и на поля, заросшие синим ковылём и красным вьюнком.
Судья усмехнулся. Готовясь к поездке, он добыл запись местной легенды. Причудливо одетый старикан, подвывая, уверял, будто жителям города осталось неизвестным, что деревни и хутора вокруг него давно уже обезлюдели. На самом же деле крестьяне покидали бедные усадьбы предков по мере того, как хеллбуржцы вырабатывали и оттачивали свою своеобразную мораль, принимали отвечающие ей законы. Ведь не то чтобы разбогатеть, но и элементарно прожить селяне могли бы, только продавая продукты горожанам, однако и самым привязанным к отчизне деревенским тугодумам надоело в конце концов, что Хеллбург всё чаще просто поглощает отправленные в него повозки с провизией, горшками и вениками, а выплёвывает порой только обломки повозок, залитые кровью, и лошадей, покрытых ранами и встающих на дыбы при виде человека в штанах. Поскольку окрестные крестьяне всё-таки сообразили, что в Хеллбурге нечисто, была будто бы с помочью голубиной почты согласована система натуральных обменов в самом начале одного из въездов в город. Въезд этот противоположен тому, возле которого телепортировался Судья. Он сделал этот выбор не случайно, а потому, что не хотел оскорбить невзначай религиозные чувства обитателей Хеллбурга.
Чудаковатый не то знахарь, не то антрополог с гордостью утверждал: сам-де город сплошь и напрочь бессовестный, клейма негде ставить, но его обитатели убеждены, будто в селах, его некогда окружавших, цвела добродетель. О том, что в праведности простых крестьян убеждал горожан пришлый пророк, а они его, выслушав, с огромным удовольствием замучили и, согласно местной легенде, съели, помнят, мол, только немногие. Лично проверить это своё коллективное предположение хеллбуржцы так и не решились, поскольку у них не принято тратить энергию вне городских стен, а внутри них население традиционно сосредоточено на собственных пороках. Поскольку же продукты земледелия перестали на том въезде появляться, их пришлось заменить синтетическими. Однако товары для обмена по-прежнему доставлялись горожанами на прилавки, срубленные на въезде, потому что меновая торговля превратилась в обряд жертвования, сначала полусерьёзного, праведному Пейзану. В промежутках между изощрёнными оргиями был сооружен монументальный алтарь, составлено житие и разработаны пристойные случаю ритуалы.
Судья оторвал свой профессионально пытливый взгляд от пустынного горизонта и обратил его на паланкин, уже собранный его четырьмя невидимыми судебными служителями. Этих роботов хеллбуржцы назвали бы, конечно, демонами. Хоть служителей четверо, но Судья воспринимает их как одну учетверённую личность и называет, как окрестил их Всемирный Разум, Платоном. Это его надёжная защита, а при угрозе жизни – и оружие, бьющее без промаха. Вот собеседник из Платона не лучший. Молчун, он только и способен, что записывать слова Судьи и участников судов, воспроизводить их по мере надобности и давать зрительно информацию о положении в пространстве и возникающих опасностях.
Стоило Судье усесться в паланкин, как тот приподнялся над землей и поплыл по улице. Старик оглянулся: следы восьми босых ног Платона соединились в подобие двойной тропинки, пробитой в местной фиолетовой пыли. Да, изобретённый ещё в древней Индии, паланкин стал нынче популярен просто потому, что человечеству безумно надоели механические устройства для передвижения. Ну, от принципа телепортации никто и не собирался отказываться, а вот на короткие расстояния тот же паланкин вполне годится.
Улица безлюдна. Пока не настанет безопасное время между полуднем и тремя часами пополудни, оговорённое в специальной внутригородской конвенции, наружу из домов решится высунуть нос разве что отчаянный забияка. Впрочем, и безопасное время вовсе не безопасно для животных и детей, недаром же ни первых, ни вторых в городе совсем не осталось. Впрочем, откуда тут взяться детям? Воспроизводство населения занимается Институт генетики, и его сотрудники были бы полными идиотами, если бы распределяли питомцев своих приютов и в Хеллбург…
«Стрела!» – вдруг написал у него перед глазами Платон. И ещё прежде, чем вспыхнули белые буквы, ярко раскрашенная палочка с пером разбилась в щепки о невидимую защитную стену перед паланкином. Стальное острие зазвякало, прыгая по булыжнику и оставляя после себя облачка фиолетовой пыли.
Непроизвольно зажмурившись на мгновение и бросив беглый взгляд на обломки стрелы, Судья снова всмотрелся в витрину, что под вывеской «Саркофаги с биотуалетами». Его по-прежнему интересовало объявление за фигурным стеклом «Можно напрокат!» и два образца в ярко освещённой витрине – в форме крокодила и тигровой акулы. Тотчас же принял он решение не реагировать и дело о сопротивлении межмирному правосудию не возбуждать. По сравнению с другими препятствиями, возможными на предстоящем Процессе, запуск старинной (точнее, под старину) стрелы предпочтительно оценить лишь как предупреждение о враждебных намереньях. Чьё? Доброжелателя обвиняемой? Её любовника? Любовницы? Сторонника полной судебной независимости города?
Мимо проплывала наклонённая над улицей длинная гранитная фигура сгорбленного старца ужасающей, отвратительной внешности. Декоративная псевдоготическая горгулья? Карикатура, гротескный портрет? Старинный кошель в правой руке… Ну, конечно же! А тут и вывеска вспыхнула золотым огнём: «Гнусный ростовщик». Если местный финансист поместил над банком такое своё изображение, он обладает не только капиталом, но и недюжинным чувством юмора. Судье захотелось, чтобы именно остроумцу-банкиру, соседу обвиняемой, выпал жребий участвовать в Процессе, лучше Обвинителем. Защитное поле банка оказалось такой мощности, что силач Платон покорно сместился ближе к середине улицы.
А вот и приметная бронзовая решётка перед входными дверями подъезда обвиняемой. Плоский и затейливо стянутый бронзовый дракон, раскрывающий страшную пасть на прохожего или посетителя. Решётка отъехала, скрывшись в стене, резная дубовая дверь за нею распахнулась. Однако Судья не торопился проникать внутрь здания. Напротив, он мысленно приказал Платону отойти на середину улицы, чтобы, не торопясь, рассмотреть цветастую россыпь цинковых блях с гротескными живописными портретами и именами жильцов, образующую нечто вреде плоской пёстрой тиары над входом. Ошибки нет, там фигурирует и молодая красавица (а как же?), называющая себя «прекрасной ведьмой Клео». Судья велел Платону специально, с возможностью максимального увеличения, сканировать бляхи. Всё вторично здесь, всё подражательно! Только сейчас до него дошло, что здания города куда больше похожи на неоготические архитектурные фантазии Эжена Виодле-ле-Дюка или Антони Гауди, чем на настоящую готику, а те же бляхи с информацией о жильцах то ли подражают польским гробовым портретам покойников XVII–XVIII веков, то ли пародируют их.
Теперь внутрь! Паланкин Судьи буквально взлетел по вычурной лестнице, сделанной в форме ступенчатого мельхиорового водопада, а важный старик ступил на светло-зелёный ковёр только перед открытой дверью в квартиру ведьмы. Один из роботов-невидимок задержался на площадке, чтобы разобрать и сложить паланкин, остальные прикрыли Судью, а он прошёл, с удовольствием разминая ноги, через прихожую в открытую дверь просторной комнаты, очевидно, гостиной.
Дизайнер, работавший здесь над интерьером, откровенно копировал художественные решения Гауди для дома Бальо в Барселоне на Земле, однако этим мимолётным наблюдением Судья и ограничился. Настало время отдавать всё свое внимание ожидавшим его участникам суда. В гостиной их трое – Обвинитель, Защитник и хозяйка квартиры, она же подсудимая. Роскошное кресло, чуть ли не трон, поставлено для Судьи напротив кушетки с полулежащей на ней подсудимой, кресла попроще для Обвинителя – справа от него, для защитника – слева. Обвинитель – в чёрном балахоне с красной отделкой, Защитник – в белом с зелёной отделкой. Бросив по короткому взгляду на свои руки и колени, Судья убедился, что и сам одет в соответствии с им же придуманным этикетом – балахон чёрный, обшлага и подкладка капюшона из белого шёлка.