Заботы Межмирного Судьи
Шрифт:
– В чём же состоит наказание, господин Судья? – спросила Защитник, изображая смертельную скуку. – Не в короткости ли жизни, предстоящей теперь нашей глупенькой садистке?
– И в ней также, мадам. Но главное – это качество жизни, Клео предстоящей. В развитых странах Европы тогда завершался Ренессанс, но ей предстоит заново родиться в стране из полудиких. Невежество, грубость нравов… Но ведь и обычное в те века биологическое рождение и последующее младенчество показалось бы вам издевательством и даже пытками, перенесись вы на Землю в тот же XVI век. Мы ведь вынашивались
– Фу, мерзость, – сморщила носик Защитник.
– Едва вы привыкнете к внутриутробному существованию, как испытаете первую жестокую психологическую травму: мать извергнет вас из тёплого и безопасного своего живота в холодный мир, где придётся научиться дышать, есть и бояться. Но вы по-прежнему будете связаны биологически с матерью, кормящей вас грудью, или с заменяющей её кормилицей – и как новый удар судьбы воспримете отлучение вас от груди… Теперь жестокая злоба на обидчиков уйдёт в подсознание – и выплеснется на окружающих уже в ваши зрелые годы. Затем комплекс Электры сделает вас тайно и страстно влюблённой в отца, а к матери вызовет ревнивую ненависть…
– И вы называете это наказанием, старый ворчун? – округлила глазки Клео. И вдруг улыбнулась. – Столько нового, неизведанного! Настоящий подарок для скверной девчонки!
– Разве? В десять лет вы будете помолвлены, вам выберут юношу старше вас на шесть лет. Вас и не спросят.
Тут оживилась вдруг Защитник. Покачивая длинною ногой в серебряной туфельке на «шпильке», она выговорила раздумчиво:
– Девочку и не спросят? Но ведь это обращённая ситуация абсолютной свободы выбора, а ею наша Клео теоретически обладала в Хеллбурге. Отсюда следует, что…
– Почему обладала? Я и сейчас, Капо, имею в сексе полную свободу выбора. Рано ты меня хоронишь!
Судья предпочёл не напоминать подсудимой, что похороны казнённого убийцы не предусматриваются данной ему инструкцией. Зато постарался показать своё восхищение интеллектом Защитника:
– Вот именно, мадам! Она заведёт любовников, от одного из них, своего слуги, забеременеет, и муж, кастрировав соперника, бросит его на съедение своре голодных псов. Младенец, внебрачное дитя этой связи, будет убит.
– До чего ж зажигает! – воскликнула Клео. Глаза её горели.
– Но и начало их супружеской жизни будет не лучше. Её, подростка, в их первую брачную ночь изнасилует муж, грубый вояка, и ей придётся за четверть века родить ему шестерых детей.
– Не лучше, не лучше… Что вы понимаете в эротике? Это ведь непередаваемо сексуально – кровь плачущей девственницы на белой простыне!
– Кажется, я догадался, кого конкретно вы, господин Судья, имеете в виду, – пробормотал Обвинитель, пряча глаза от ведьмы.
– Ignorantia quandoque consolationem largitur, – буркнул Судья. – Я хотел сказать, что незнание порой утешение дарует, медам и месье.
– Перестаньте говорить непонятно! – взвизгнула ведьма. И вдруг криво улыбнулась. – Впрочем, я же не дура последняя… Поняла. Но если вам известна моя будущая… или всё-таки прошлая… моя новая судьба, не могу ли я услышать о ней? Прошу, хоть в двух словах!
Не покидая кушетки, Клео встала на колени, а ручки сложила перед собою молитвенно. Обвинитель неизвестно почему облизнулся.
– Если в двух словах, то ваши дурные наклонности реализуются и в новой жизни. То есть вы дадите им волю, и… И примете смерть в соответствии с правом и обычаями своей страны.
– О! Я увижу настоящую плаху и палача с топором! Я обдумаю и велю пошить свой наряд, выберу подходящий макияж и, клянусь Пейзаном, именно я буду от начала до конца режиссировать мою казнь. Я услышу, как лезвие топора отделит мою голову от тела, увижу фонтан пенящейся крови, собственной моей крови! Я не премину проверить, может ли отрубленная голова говорить, и, вы уж поверьте, заранее выдумаю, что мне ляпнуть! Ах, это будут невероятные ощущения! Чего будут стоить наши жалкие любовные судороги в сравнении с этим неистовым праздником боли и крови?
Судья подождал, не скажет ли ещё кто чего, и провозгласил со всей возможной торжественностью:
– Приговор вынесен!
И после паузы:
– Желаете ли вы, прекрасная ведьма Клео, подать апелляцию мне, Судье Межмирья?
– Нет! – отчеканила она.
Судья склонил голову. Но тут же и поднял её, услышав, как Защитник тихонько попросила:
– Клео, миленькая, сойди с кушетки, прошу…
– Отстань, Капо! Я приняла как раз подходящую позу.
– Кушетка и без того недешёвая, а теперь наши фетишисты заплатят за неё столько, радость моя, что она одна покроет все твои займы у «Гнусного ростовщика»…
– Ну, только ради тебя…
Осуждённая спустилась с кушетки и снова встала перед нею. Судья прищурился. А Клео произнесла капризно:
– Вот только не бухнусь я на коленки вдругорядь. Ежели на ковре, получится, что я перед вами всеми…
Тут она обратилась в статую из нестерпимо яркого, белого пламени – и исчезла. Остались только горящие, коптя, обрывки платья, их тотчас же потушили тугие струи углекислого газа. Платон, конечно же, постарался. Если и промелькнула в воздухе вонь горелой плоти, её тут же вытеснил смрад пылающей синтетики, а через пару секунд и он развеялся.
Не торопясь, поднялась с кресла Капо, подошла к кушетке, носком серебряной туфельки разбросала очерченные чёрной каймой ошмётки платья – и все увидели на ковре два выжженных следа изящных женских ступней.
– Вот как осталась она с нами, – пробормотал Пастер Роббер, – прекрасная и ужасная Клео. Я почему-то задался вопросом, знала ли бедняжка, кто такая Клеопатра.
Капо показала в улыбке все свои безукоризненные зубы и воскликнула:
– Эти следочки – то, что надо! Цена квартиры теперь утроится. О банкротстве никто и не пикнет. Банкротство, даже заочное – такая противная штука!