Заброшенный полигон

Николаев Геннадий Философович

— Мы получили сигнал,— начал Мурашов, поглядывая сквозь очки то в тетрадки, то на председателя. Глаза его, темные, с белесоватым ободком, казались круглыми и хищными, как у старого коршуна.— Двадцать шестого июня сего года колхоз «Утро Сибири» предъявил к сдаче первую партию яиц в количе­стве пятисот штук. Яйца оприходованы кладовщицей Петрушенко М. И., кви­танция передана в райком партии товарищу Ташкину. Так?

Иван Емельянович кивнул.

— Спрашивается в задаче,— продолжил Мурашов,— где же та птицефабри­ка, на которой эти яйца произведены? Что на это ответит нам председатель колхоза товарищ Александров?

Иван

Емельянович указал рукой за окно:

— Фабрика есть, можете убедиться.

— Убедимся,— недобро пообещал Мурашов.— Но сначала представьте доку­ментацию.

Иван Емельянович через коммутатор вызвал главного инженера Балабина и главного бухгалтера Маникину — со всеми документами по птичнику. И пока те собирались, попытался незатейливыми разговорами хоть как-то расслабить суровых гостей и выведать, откуда дунул ветер, с чьей подачи нагрянула ко­миссия. Но сухопарый Мурашов отвечал односложно, цедил сквозь зубы, а оба его помощника вообще молчали, упорно отводя глаза. Тучный пучеглазый Плюскарев астматически сопел, малиновый, явно с тяжелого похмелья Балтенков мрачно вздыхал и поминутно пил воду, ничуть не смущаясь своим состоянием.

Пришли Балабин и Маникина с папочками подшитых документов. Заглянула секретарша Нюра, спросила, не надо ли чего. Иван Емельянович сердито отмах­нулся, и гости погрузились в изучение бумаг. Собственно, изучал один Мура­шов — Плюскарев и Балтенков лишь небрежно перелистывали вслед за ним документы и вряд ли вникали в суть. Наконец Мурашов отодвинул папки, поба­рабанил пальцами по столу и заговорил, обращаясь к Ивану Емельяновичу:

— Значит, цех не пущен, даже не предъявлялся комиссии, а яйца уже сдали. Как же так получается, товарищ Александров? Государство обманываете?

— Нет, не обманываем,— твердо сказал Иван Емельянович.

— Ну как же не обманываете? Обманываете.

— Обманывали бы, если б рапорт представили, а яйцо — нет. А мы ведь яйцо представили, а не рапорт. Государству-то какая разница, где эти куры сидят — по клеткам в птичнике или по домам у колхозников. Куры-то те же самые.

— Ишь как поворачиваете! Но яйцо-то сдали по птичнику, значит, государ­ство вправе рассчитывать на ежедневную продукцию. А? Что на это скажете?

— А то скажу, пусть-ка товарищ Шахоткин сдает ежедневную продукцию. Из-за него стройка замерзла, вот пусть он и сдает.

— Ну и логика у вас, товарищ Александров! — удивился Мурашов.— То вы утверждаете, что государству все равно, где куры, то валите на Шахоткина. Яйцо-то вы сдали, а не Шахоткин. В данном случае я не оправдываю Шахоткина, с ним мы тоже будем разбираться, на каком основании снимает рабочих с пуско­вого объекта. Но сейчас с вами разговор, товарищ Александров.

Маникина, сидевшая как на иголках и порывавшаяся вставить слово, не выдержала и, перебивая Ивана Емельяновича, закричала:

— Вы б сперва спросили, сколь мы упирались против этого ЦУ! Председа­тель и правление. Мы, думаете, совсем тут темные? Или вообще ничё не петрим, на что нас толкают, да? Не беспокойтесь, все понимаем и даже очень. Все мы партийные, не хуже вас и политически и всяко подкованные, газеты каждое утро вслух читаем на политчасе, знаем, какие требования нынче к нашему и к вашему брату. Потому и отбивались ручками и ножками, но это же Ташкин! Вы чё, Ташкина не знаете?

—

При чем здесь Ташкин? — проворчал Балтенков.— У Кыиве дядька...

— А при том! — Маникина вскочила и, указывая двумя руками на Ивана Емельяновича, заговорила громче прежнего: — Вы себя на его место поставьте. Ему-то каково? Секретарь райкома просит! Выручи! Какой председатель отка­жет? А тем паче наш. Потому как, чё тут темнить, по-человечески надо, а не как где-нибудь в Африке. Мы не негры! И Ташкин не погонщик! Коли просит, надо уважить. Мы его чаще просим. Вот так!

— О-о, вывернулась, — засмеялся Балтенков.— Ну баба...

— Хошь, за «бабу» врежу? — не на шутку разъярилась Маникина и малень­ким, но крепким кулачком сунула под нос Балтенкову.— Во!

— Ну, ты,— отпрянул Балтенков,— полегче!

— И еще экспертизу соберем, с похмелюги на общественное мероприятие явился,— продолжала Маникина.— Вот свидетели. А ну дыхни!

Она склонилась к самому его лицу и, жадно втянув воздух, воскликнула с отвращением:

— Ух, сивушник! Еще проверять явился, погань!

Балтенков даже посерел от столь яростного наскока. Сказать ему, правда, было нечего, и он угрюмо отодвинулся подальше от Маникиной. Смутился и Му­рашов: ему как главному в этой комиссии не подобало бы брать с собой явно нетрезвого человека. Он сычом уставился на Балтенкова.

— Вы что же, товарищ Балтенков, действительно? Некрасиво, товарищ Балтенков, некрасиво. Я бы мог других пригласить, ваше присутствие совершен­но необязательно.

Он неодобрительно покачал головой, сожалеюще развел руками, дескать, что поделаешь, не выгонять же теперь... Покашляв, нарушил неловкое молчание:

— А что, товарищ Александров, действительно имела место просьба товари­ща Ташкина?

— Имела, действительно,— подтвердил Иван Емельянович.

— И есть свидетели?

— Косвенные. Просьба имела место с глазу на глаз, но потом я советовался с людьми, обсуждали ситуацию, а вечером он звонил мне домой, настаивал. Тут жена и сын свидетели, как я с ним разговаривал.

— М-да...— протянул Мурашов, размышляя о чем-то.— Жена и сын... М-да... Ну ладно, давайте продолжим. Собственно, теперь я хотел бы осмотреть птице­фабрику, на месте, так сказать, удостовериться.

Иван Емельянович вызвал автобус, и все шестеро отбыли на птичник. По дороге Балтенков, усевшийся за Маникиной, попытался завязать с ней разговор, перевести недавний инцидент в шутку, но Маникина так шуганула его, что Мура­шов вынужден был снова приструнить своего зама. Балтенков демонстративно отсел от нее подальше — с желчно-пакостной ухмылкой. Злоба, видно, не давала ему покоя, он то и дело бросал на Маникину красноречивые взгляды и грозил пальцем.

— Чего ты грозишься, чего ты машешь, не боюсь я тебя! — не выдержала Маникина и вдруг закричала так, что лицо ее побагровело, а на шее вздулись синие жилы: — Съел, бурдюк вонючий! Еще дать? Сволочь! Вор! Хапуга! Пьяни­ца! Гад ползучий! Проверяльщик чертов! Ты у меня допроверяешься! Всех вас гнать в три шеи!

— Дуся, Дуся, остынь,— взмолился Иван Емельянович.— Неловко как-то, гости все ж таки.

— Товарищ Маникина,— скрипуче проговорил Мурашов, — если вы лично имеете что-то против Балтенкова, прошу не распространять на других! Мы к вам не на блины приехали. Вот так!