Заброшенный полигон

Николаев Геннадий Философович

— Хорошая девушка?

— Катя?!

— Да, Катя.

— Да она... вообще!

— Умная?

— Очень! Хотя... не знаю!

— А красивая? Тебе нравится?

— Не знаю!

— А что ты знаешь?

— Ничего я не знаю! Написал вам — приезжайте! И все! Если хотите, конечно.

— По-нят-но. Ну хорошо. Спасибо, Олег.

— Так вы приедете?

— Не знаю, надо подумать. Если бы ты сказал...

— Я не фискал. Больше ничего не скажу.

— Ладно. До свидания, Олег. Передай привет всем. Впрочем, не надо. Пока!

— Пока.

2

Телеграмму она получила днем — ездила в город за отпускными, заскочила домой кое за какими вещами, и тут как раз принесли. Она сразу же позвонила в деревню, поговорила с Олегом, но ясности

этот разговор не дал. Надо было на что-то решаться — ехать в Камышинку или ждать новых вестей?

Соседей дома не было — собирались на юг, в отпуск, Лариса крутилась последние дни как заводная. Красота требовала жертв, но жертвами оказывались они сами, Лариса и Вадим, потому что ради этой «красоты» Лариса не знала ни сна, ни отдыха.

Аня прибралась в квартире, приняла душ, заварила крепкого кофе, села за стол, задумалась...

Димочке шесть лет, скоро в школу. Уже седьмой год как они живут с Никола­ем — седьмой год! — а она только сейчас пытается разобраться, что он за человек... Задумалась и не знает, что сказать себе самой, собственному сердцу. Конечно, Колька и сейчас не безразличен ей, даже временами кажется, что любит его так же пылко, как в те зимние дни. Да разве не за что любить Николая? Ко­нечно, есть! И не только за внешность... Может быть, она вообще еще не знает, что такое любовь? Иной раз испытывает какое-то щемящее чувство — как его назвать? — нечто вроде жалости, но и не совсем жалость, скорее сосущую грусть, когда они в разлуке. Любовь ли это — кто знает? Другие, перед тем как поже­ниться, долго встречаются, переписываются, а у них получилось все довольно быстро. Смешно... Николай учился на первом курсе, она — на втором. Познако­мились в библиотеке, оказались за одним столом, Николай готовился к зачету по математике, она — по физике. Задачу, над которой он бился второй день, она решила в один миг и... поразила его воображение. Они стали встречаться в библи­отеке — кто приходил раньше, занимал для другого место. А через неделю напросился в гости — за книгой.

Пришел под вечер, в субботу. Мороз был такой, что городской транспорт, как и водится в Сибири при сильных морозах, на две трети вышел из строя. Николай больше часа прождал на остановке в легких ботиночках, чуть не отморозил паль­цы. Мама заохала, засуетилась, она же детский врач в поликлинике, великая гуманистка! Разогрели чай, папаша позволил для согрева по рюмке коньяку, затеялся общий разговор о деревенских делах, в которых папа был полный профан, но тем не менее судил горячо и с апломбом. Николай держался свободно, даже, как показалось ей, слишком, однако всем было интересно, весело с новым знакомым, и в конце концов, когда хватились, что уже поздно, мама постелила ему на диване в столовой, из которой дверь вела в ее отдельную комнату. Он и воспользовался моментом — прокрался на цыпочках, юркнул под одеяло и — не пищать! И потом, позднее, когда уже поженились, эта его напористость, эти его внезапные порывы, которых она и боялась и желала, стали для нее привыч­ными, необходимыми. Ей казалось, что так и только так и бывает между любящи­ми супругами: он диктует, он «нападает», он ведет, она покорно ждет, не смея проявлять инициативу...

Конечно, не все было гладко в течение этих шести лет, всякое бывало — и ссоры, и обиды, и долгие, тянущиеся неделями размолвки, и мучительные разговоры по поводу того, кто и что должен делать по дому, кому сидеть с Дим­кой, кому мыть посуду, чистить картошку, бегать в молочную кухню, стирать и гладить пеленки... Были и ссоры между Николаем и матерью, тихие стычки с отцом — в основном из-за бесцеремонной манеры Николая брать книги тестя. Особенно стыдно бывало, когда у дедули собирались зубры-интеллектуалы, заводили умные разговоры, а Николай нахально встревал, нередко нес ахинею, спорил, потешая деликатных старичков. Она сердилась, возмущалась, давала себе слово, что вот вернется домой и выскажет все, что о нем думает. Но приходи­ли домой, она принималась стыдить его за поведение в гостях, а он с каким-то всякий раз обезоруживающим ее упорством, не обращая внимания на ее настрое­ние, затевал борьбу, как молодой игривый медведь, и в конце концов добивался своего.

Что это было — любовь или нечто другое? Любил ли он ее, любила ли она его? Но что значат эти вопросы, зачем они? В чем утвердят или от чего отвратят? В душе у нее был сумбур, а ей так хотелось ясности...

Аня подтянула лежавшую с краю открытую папку с документами, которые привез Николай из деревни,—

что-то он о них обмолвился, как-то пренебрежи­тельно. Просмотрев первые листочки, она заинтересовалась документом на плотной, пожелтевшей от времени бумаге. Слева в углу был отпечатан казенный штамп:

«КАНЦЕЛЯРІЯ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ПО ПРИНЯТІЮ ПРОШЕНІЙ НА ВЫСОЧАЙШЕЕ ИМЯ ПРИНОСИМЫХЪ. 2 ДЕЛО­ПРОИЗВОДСТВО. 2 СТОЛЪ. «21» Декабря 1893 г. № 30884».

Справа шел текст, частично выписанный от руки, частично набранный типографским способом:

«Состоящій въ запасЪ армій рядовой Егоръ Непомняіцій СИМЪ ИЗВЕЩА­ЕТСЯ, ЧТО ПО ВСЕПОДДАНЪЙШЕМУ ДОКЛАДУ МОЕМУ его ПРОШЕНІЯ, ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОРЪ, въ 17 день сего Декабря, ВСЕМИЛО­СТИВЕЙШЕ СОИЗВОЛИЛЪ на разрЪшеше ему, Непомнящему, съ семействомъ, именоваться впредь по фамйлій «Александровъ», КАКОВОЕ МО­НАРШЕЕ СОИЗВОЛЕН1Е ОБЪЯВЛЕНО МНОЮ, НЫНЪ ЖЕ, ЗА № 30884, Министру Финансовъ КЪ ИСПОЛНЕНІЮ.

ГЛАВНОУПРАВЛЯЮЩ1Й, ЕГЕРМЕЙСТЕРЪ НАЧАЛЬНИКЪ КАНЦЕЛЯРІИ».

Витиеватые закорючки завершали документ. Значит, сын бродяги Егор обращался к императору Александру за высочайшим соизволением, подумала Аня. Крепко же его допекало, но что? Она развернула еще один документ, совсем истончившийся, потертый по углам, с выцветшими, еле различимыми знаками. Это была копия, переписанная от руки не больно-то сильным грамотеем.

«По указу Его Величества Государя Императора Александра Николаевича Самодержца Всероссийского и прочая, и прочая, и прочая.

Объявитель сего служивший в Кузнецкой Инвалидной команде подведом­ственной Сибирскому Линейному № 2-му батальону рядовой Семен Игнатьев сын Непомнящий. Имеет три Высочайше установленные нашивки на левом рукаве полукафтана. От роду ему ныне 50 л., исповедания православного, приме­тами росту 2 арш. З³/4 верш., лицом темен, глаза белые, нос обыкновенный, волосы на голове и бровях черные. В службу вступил как из формулярного его списка видно за бродяжество показывающий себя Псковской Губернии рекру­том. В походах не бывал, а получил единовременно на обзаведение дома всего от казны денег 14 руб. 28 ¹/2 коп в 1845 году. В домовых отпусках в 1852 году с 1-го Декабря на 4 мца был и на срок явился. В штрафах был по приговору Томского Губернского Суда с отдачею в военную службу из высланных из России за бродя­жество без наказания. Русской грамоты читать и писать не умеет и мастерства не знает. Ныне рядовой Непомнящий на основании Правила Высочайше установ­ленного 15 Мая 1856 года как выслуживший уже определенный 25-тилетний срок, от военной службы оставлен и отпущен по положению на собственное пропитание где жить пожелает, во всяком Городе, уезде или на прежнем житель­стве у своих родственников, а в С. П. Петербурге и Москве только в таком случае ежели будет иметь возможность к содержанию себя какими либо постоянными занятиями вообще положительными способами. Во время жительства на родине или где изберет таковое сможет он заниматься всякого рода мастерством по собственному его избранию, на общем основании с прочими обывателями, он обязан вести себя честно и добропорядочно, одеваться благопристойно, бороду брить, по миру не ходить, от всяких законам противных поступков воздерживать­ся, и как гражданскому так и местному Начальству повиноваться и никому никаких оскорблений не делать под опасением наказания по силе Государствен­ных узаконений. Ежели рядовым Непомнящим по отставке прижиты будут дети мужеского пола и он не будет иметь постоянного водворения в казенном селении или на отведенных казенных землях, то всех его детей нигде в ревизию не писать, подушный оклад не полагать и в отставную службу или в другия звания ни в ка­ком случае не определять, под опасением неминуемого по законам ответствия. По достижению ими узаконенного возраста обязан он, Непомнящий, без всякой утайки непременно по истечении положенных лет представить их туда куда приказано будет местным Начальством обязанным иметь за этим строгое наблю­дение...»

Далее, едва разобравшись в тексте, писанном сплошь, без знаков препинания, Аня поняла, что речь шла о правах рядового Непомнящего и его детей и о тех скромных привилегиях, которые должны ему оказываться при определении им своего местожительства. Завершалась бумага кратким постановлением:

«Томская Палата сим удостоверяет, что рядовой Семен Игнатьев Непомня­щий по постановлению Палаты 26 октября за № 3401 причислен для одного счета с начала 1873 г. в крестьянское звание дер. Камышинка. Декабря 7 дня 1872 года.