Заброшенный полигон
Шрифт:
Подлинная за надлежащим подписом.
С подлинным верна: И. д. Полицейскаго Надзирателя...»
Да, бумаги, конечно, впечатляли. От темного бродяги, сунутого после двадцатипятилетней царской службы в глухую деревеньку, до его праправнука, избранного председателем колхоза, дистанция гигантская. А еще больше — до аспиранта физического факультета, дерзнувшего в той же самой деревеньке прожечь атмосферу сложнейшим прибором собственного изготовления! Как тут не восхититься! Однако восторгов почему-то не было — уже который день томила сердце смутная тревога, старые бумаги сделали ее еще более размытой, неясной...
Ей вдруг почему,-то показалось, что если бы прямо сейчас, после этих бумаг, взглянуть
Звякнули входные замки — вернулись Лариса и Вадим, судя по голосам, в очень веселом настроении. Они то и дело спохватывались, что говорят слишком громко, шикали друг на друга, прыскали от смеха, но тут же забывались, хохотали и начинали возбужденно переговариваться, как на базарной площади. Потом Лариса долго болтала с кем-то по телефону — аппарат стоял в коридоре. Наконец раздались шаги, и в дверь постучали. Аня поморщилась — так уютно сидела, забравшись с ногами в вертящееся кресло,— вылезла, открыла дверь, впустила Ларису, жестом пригласила проходить, садиться. Лариса замотала головой. Мелко завитые обесцвеченные лохмы напоминали белый шар одуванчика, вообще голова казалась уродливо громадной и круглой, как у игрушечного болванчика. От нее пахло вином и табаком.
— Ну, как сумка? Само то? — спросила она.
— Сумка? — удивилась Аня.— Какая?
— Французская, бежевая, через плечо. А разве Коля не сказал?
— Нет, не сказал.
— Ох, значит, выдала его,— засмеялась Лариса.— Сюрприз тебе готовит. К дню рождения, да?
Аня пожала плечами — не больно-то баловал ее Николай такими сюрпризами, как поженились, так в перманентных долгах — из одних в другие, скорее себе сюрприз сделает...
— Ты поищи, спрятал где-нибудь,— сказала Лариса и, зевнув, помахала поднятой ладошкой.— Пока! Завтра летим, а дел еще — пропасть!
Она качнулась, пьяно хихикнула, у двери обернулась:
— Сумка — мечта! Анни Жирардо с такой ходит! Тебе в самый раз, ты и похожа на Анни Жирардо.
Закрыв за ней дверь, Аня постояла в задумчивости, как бы прислушиваясь к себе. Уютно горела настольная лампа, в пятне света лежали старинные бумаги, раскрытая «Иностранка», журнал с романом Гора Видала,— взяла почитать у родителей. Два книжных шкафа и самодельный стеллаж — книг у них было изрядно, казалось бы, чего еще не хватает, но ведь... пусто, холодно в душе, не радует муж, порой какое-то беспричинное раздражение вызывает сын, прохладные отношения и с матерью, которая буквально готова пластаться ради нее, ради ее счастья и благополучия. Пожалуй, только старики наиболее близкие для нее люди, особенно дедуля — внешне суровый, но очень добрый, все понимающий, умный и потому деликатный. Единственный верный и надежный друг.
Она повернулась, намереваясь выйти в коридор и позвонить на дачу, узнать, как там Димочка, но взгляд ее уперся в зеркало трельяжа, и из сумеречного угла на нее глянуло бледное опавшее лицо — «французский овал», как определила бы Лариса, скромная прическа, светлые волосы, одно ухо скрыто прядью, ка другом тускло поблескивает сережка с маленькой жемчужинкой. Рот, пожалуй, жестковат, губы слишком сжаты, и темные жилки на шее, зато подбородочек точеный, тонкий, с чуть заметной ямочкой. Никакой косметики! Серое личико серой мышки... Фу! Аня потуже запахнула полы халатика, повернулась перед зеркалом — зато фигурка! Ничуть не хуже, чем у Ларисы, во всяком случае, коэффициент стройности заметно выше! А грудь, хотя и кормила Димку, осталась в норме, не разбарабанило. До «мисс Россия» ей, конечно, далеко, но и обзывать себя серой мышкой это, прямо скажем, самоуничижение... И вдруг ее обожгло — сумка! Где же сумка? Почему Колька ни словом не обмолвился?! Обычно в тех редких случаях,
Она обыскала платяной шкаф, заглянула в ящики стола, в тумбы с постельным бельем — сумки нигде не было. Ее уже интересовала не столько сама по себе сумка, сколько Николай — это уже был реальный сигнал какого-то бедствия! Какого — не знала, но предчувствовала... И вдруг поняла — сумочка к телеграмма как-то между собой связаны. И сразу пришло решение — ехать! Главное теперь — придумать версию, чтобы не перепугать мать и бабулю. Она позвонила на дачу, сказала первое, что пришло на ум: начальница мадам Ксения срочно вылетает в Красноярск на зональный семинар по вычислительной технике, просит два-три дня побыть вместо нее в институте...
Она рано легла спать, рано встала и первым автобусом выехала в деревню.
3
В Камышинку она приехала перед обедом. Старый бренчащий автобус устало покатил дальше, по наезженному кольцу глубинки, и она пошла разыскивать дом председателя.
Вообще-то в деревнях приходилось бывать, когда училась в институте и от вычислительного центра каждую осень посылали на уборку картошки, на тока, даже как-то целый месяц работала дояркой. Вначале, когда только поженились, Николай звал ее в деревню, к родным, упрашивал, обижался, но все как-то не получалось — то Димочка болел, то отпуск не давали летом, то путевка подворачивалась на юг. А после того, как родители Николая гостили у них лет пять назад, и сам Николай поостыл в своих призывах. Видно, не больио-то и хотели видеть ее там, в глуши, видно, в первый и единственный их приезд в город не удалось/ей проявить достаточно теплоты. Родители вдруг заторопились обратно — вместо запланированной недели побыли всего один день.
Теперь пожаловала сама, без приглашения, как снег на голову, и потому отчаянно трусила, но старалась не подавать виду. Шла не торопясь, по кромке асфальта, поглядывая по сторонам, здороваясь на всякий случай с редкими встречными. Одета была в светлый летний костюм, кофточку-разлетайку и узкие брюки — нынче в деревне никакими нарядами не удивишь, сравнялись с городом, а кое в чем и превзошли: в городе не выедешь на велосипеде, скажем, в шортах и бюстгальтере, а здесь — пожалуйста: катит какая-то упитанная красотка, телеса трясутся, вся потная, а ей — хоть бы хны!
Дом председателя отыскался быстро. Да и не велика премудрость найти: через пять домов от конторы, считай, в самом центре деревни. Шаги сами собой замедлились, и сердце зачастило, но Аня не дала себе послабления, толкнула калитку, вошла во двор. С ленивым лаем выбежал Шарик. Из дома прицыкнули на него, и он тотчас улегся в тень, высунув язык.
На крыльце стояла, опираясь на клюку, бабка Марфа. Была она босая, с распущенными седыми космами, вялая. Аня поздоровалась, бабка хмуро оглядела ее с головы до ног, степенно кивнула, приняв за уполномоченную. Для нее все, кто приезжал к Ивану Емельяновичу, были уполномоченными.
— А я к вам в гости,— сказала Аня, улыбаясь как можно приветливее.
— Вижу,— проворчала бабка не очень-то дружелюбно.
— Я — Аня, из города, Колина... жена,— добавила Аня, чуть споткнувшись на слове «жена».
Бабка выпрямилась, насколько позволял горб, подобралась, лик — старушечий, но глаза — молодки — так и впились в Аню.
— Ах, это Анечка,— сладенько пропела она,— ну, входи, входи, деточка.
Она посторонилась, согнулась больше, чем следовало, будто не Аня приехала издалека, а она — бедная, несчастная странница. Аня с любопытством разглядывала старушку и не спешила входить в дом — темная внутренность его почему-то пугала ее.