Забвение истории – одержимость историей
Шрифт:
В центре дебатов находилась европеизация немецкой памяти о Первой мировой войне. Эта память стала европейской уже потому, что Германия в юбилейном году отказалась от своего особого пути забвения и сблизилась тем самым с другими странами. Такое сближение было поддержано медийной проработкой военной темы на телевидении, где, в частности, на примере четырнадцати конкретных судеб людей из семи стран эмоционально и убедительно было показан общечеловеческий взгляд на страдания людей в годы войны, объединяющий всех поверх национальных границ. Другой подход к европеизации памяти содержала монография Кристофера Кларка, который заново реконструировал предысторию войны, отказавшись от расхожего представления о ее единственном виновнике.
Столетия являются важными вехами в мемориальной динамике. По истечении этого периода устная традиция исчезает, если ее не подхватывает институционально стабилизированная долговременная память. Подобный юбилейный год становится рубежом, на котором решается, что уйдет, оказавшись содержанием лишь оперативной памяти, и что сохранится долговременной памятью.
Европейский союз пришел в 2005 году к единому мнению считать память о Холокосте своей общей мемориальной основой. Общеевропейская память о Первой мировой войне,
Библиотека Лёвена
Вернемся к генералу фон Эммиху. Первая мировая война началась немецкой наступательной операцией, которая связана с его именем; в юбилейном году она привлекла к себе лишь незначительное внимание. Немецкие войска под командованием фон Эммиха вошли 5 августа на территорию нейтральной Бельгии и атаковали город Лёвен (Льеж). Военные действия не щадили мирных жителей; многие были убиты, бельгийских женщин и детей отправляли товарными вагонами в концентрационные лагеря, бельгийские дома и города сжигались. Город Лёвен подвергся целенаправленному разрушению, среди прочего пострадали готическая церковь святого Петра и знаменитая университетская библиотека с ее ценнейшими фондами, что с первых дней стигматизировало немецкие методы ведения войны. С тех пор начали говорить о «тевтонском варварстве». Особенно глубоко запечатлелось в европейской памяти сожжение лёвенской библиотеки. Насколько горячо обсуждалась немцами историческая монография Кристофера Кларка, настолько же мало внимания уделялось этому событию. К такому же выводу пришел еще в 1988 году весьма известный историк и писатель Вольфганг Шивельбуш, который хотел донести до немецкой публики историю уничтожения лёвенской библиотеки в самом начале Первой мировой войны [68] . Еженедельник «Шпигель», посвятивший книге Шивельбуша большую статью, писал: «Шивельбуш извлек этот случай из недр истории и поведал о нем в своей книге. <…> Для своей новой монографии, которую поддержал гамбургский меценат Ян Филипп Реемтсма, он вел поиски в бельгийских, французских, английских, американских, восточно- и западногерманских архивах. Книга заслуживает интереса как исследование националистического ослепления и как свидетельство об ужасных и гротескных реалиях тех событий мировых войн, которые Шивельбуш реконструирует с хладнокровной скрупулезностью» [69] . Однако блестяще написанное и глубокое исследование не могло вернуть это событие из «сберегающей памяти» архивов в национальную память немцев. Монография оказалась самой провальной книгой этого автора по количеству продаж. Напоминание о военном преступлении, которое сильно испортило репутацию немцев в Европе и мире, не вызвало интереса. Зато там, где реакция на книгу была весьма оживленной, Лёвен сравнивался с «бельгийским Оксфордом», говорилось о «самом ужасном преступлении немцев» со времен Тридцатилетней войны. Газета «Дэйли Мейл» опубликовала 31 августа 1914 года статью под названием «Лёвенский Холокост».
68
Schivelbusch W. Die Bibliothek von L"owen. Eine Episode aus der Zeit der Weltkriege. M"unchen, 1988.
69
Der Spiegel. 1988. № 12.
После разрушения Реймсского собора и уничтожения лёвенской библиотеки пресса союзников называла немцев варварами и писала о «furor teutonicus» (тевтонской ярости). Актами вандализма немцы сами исключили себя из цивилизованного мира [70] . Сожжение лёвенской библиотеки стало не столько фактом военной истории, сколько прежде всего событием истории культуры. Это с особенной силой проявляется в рассказе ректора Американского колледжа монсеньора де Беккера, записанном американским послом Брендом Уитлоком. Описав разрушения и убийства, де Беккер продолжил: «Здесь, в помещениях университета, находилась библиотека. Тысячи томов, редкие античные манускрипты, уникальная коллекция инкунабул – все это было сознательно уничтожено, до последнего клочка бумаги. Монсеньор хотел продолжить рассказ. Он собирался произнести слово „библиотека“. Но получилось только: „библио…“; он запнулся, закусил губу. „Биб…“ – вновь начал он, но потом опустил руки перед собой на стол, уткнулся в них головой и разрыдался» [71] .
70
Алан Крамер убедительно показал, что подобный акт насилия был не просто «варварским», но вполне характерным для эпохи модерна, являясь элементом радикально-индустриального метода ведения войны: Kramer A. Dynamic of Destruction. Culture and Mass Killing in the First World War. Oxford, 2007. P. 20.
71
Ibid. P. 9.
Реквием по библиотеке в этих словах является впечатляющим свидетельством травматического потрясения. За военной операцией в начале Второй мировой войны последовала пропагандистская кампания, которую Шивельбуш назвал «Сараевом европейской цивилизации» и в которой в качестве супероружия использовались понятия «цивилизация» и «культура». Немецкие интеллектуалы отреагировали на нее в сентябре 1914 года «Манифестом 93-х», который – с нынешней точки зрения – лег темным пятном на репутацию всех подписавших его, начиная с Герхарда Гауптмана.
Совсем иначе проходило восстановление фондов библиотеки, что обязали сделать Германию в рамках выплаты репараций, предусмотренных Версальским договором. После войны эта задача объединила библиотекарей из враждовавших прежде стран; продуктивное профессиональное сотрудничество быстро превратило бывших противников в коллег с общими интересами и схожими эмоциями.
После грандиозной реконструкции силами американцев судьба сожженной библиотеки повторилась в годы Второй мировой войны, когда лёвенская библиотека снова пострадала от немецкого вермахта; эта трагедия вошла в память мировой культуры. В рамках концепта разнонаправленной памяти (multidirectional memory, Michael Rothberg) [72] теперь говорят о либрициде (истреблении книг), имея в виду наряду с Лёвеном такие города, как Сараево или Тимбукту, где происходили похожие события. Эти и другие города, пострадавшие от актов вандализма, узнали на собственном опыте, что означает утрата книг. Д. К. Уатт, историк и библиофил, следующим образом охарактеризовал этот горький опыт: «В результате войны Европа потеряла большую часть своей истории и неисчислимые сокровища, которые могли осчастливить все будущие поколения. Разрушение даже малой доли исторического наследия сравнимо с ампутацией, искалечиванием – не только тела, но и памяти, и воображения» [73] .
72
Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. М., 2016. С. 189–193.
73
Kramer А. Dynamic of Destruction. P. 1–2.
Уатт описал разрушительное насилие по отношению к культурному наследию с точки зрения объединенного европейского «мы». «Всякое обучение основывается на памяти», – говорил Квинтилиан, мастер античной риторики. Сегодня мы могли бы переформулировать это высказывание: «Все науки основываются на библиотеках».
Лёвен стал элементом европейской памяти, не оставив, однако, следа в немецкой национальной памяти; он не вошел туда и в 1914 году. В самом бельгийском Лёвене историческая трагедия не забыта. Об этом свидетельствует множество мемориальных табличек, которые видны на отреставрированных или заново построенных домах в старой части города. Эти таблички в виде эмблем напоминают о трагической судьбе города [74] .
74
Так, на одной из них изображены окровавленный меч и горящий факел на фоне городского герба; она подписана 1914 г.
Спустя столетие настало время подумать о том, чтобы граждане Лёвена не оставались одни с грузом этой памяти, и о том, чтобы сожжение университетской библиотеки сделалось частью общей бельгийско-немецкой памяти. Находить подобные объединяющие истории означает, по словам Черчилля, «укреплять сухожилия мира» (sinows of peace), что способствует и формированию европейской идентичности. Подобная диалогическая память дает возможность преодолеть замкнутость на себе, локальную и национальную ограниченность, чтобы преобразовать слепые пятна национальной памяти в историческое зрение. И это может побудить некоторых жителей улицы Эммиха в Констанце извлечь генерала из забвения и пересмотреть отношение к нему.
Сараево
Разрушительное насилие по отношению к культурному наследию, совершавшееся в Европе в годы Второй мировой войны, повторилось в последней декаде ХХ века. Спустя семьдесят восемь лет после лёвенской трагедии, в ночь с 23 на 24 августа 1992 года сербская артиллерия подожгла в Сараеве Национальную и университетскую библиотеку Боснии и Герцоговины. Пожар уничтожил историческое здание и два миллиона книг.
В начале ХХ века Сараево стало тем местом, где 28 июня 1914 года сербский националист Гаврила Принцип совершил покушение на наследника габсбургского трона Франца Фердинанда и его супругу Софию; его выстрелы послужили сигналом к началу Первой мировой войны. В конце ХХ века осада, а затем блокада Сараева боснийско-сербскими войсками явились одним из главных событий войны в Югославии. Балканы считаются наиболее сложным в этническом и религиозном отношении регионом Европы. Он несет на себе отпечаток различных сменивших друг друга империй – Римской и Византийской, Османской и Австро-Венгерской. Балканские войны на основе этнических и националистических конфликтов привели к распаду Югославии, в результате которого бывшие союзные республики сделались новыми национальными государствами. Распад оборвал длившееся тысячу лет сосуществование различных этносов и религий, культур и традиций.
Особым историческим свидетелем этих войн являлся сербский архитектор, урбанист-теоретик и эссеист Богдан Богданович (1922–2010). Он был убежденным пацифистом, диссидентом и одиночкой, сумевшим наперекор духу своего времени осуществить удивительные проекты. Несмотря на то что после Второй мировой войны во всех социалистических странах (как и на Западе) господствовала безоговорочная вера в прогресс и ориентация исключительно на будущее, Богданович размышлял над эксцессами насилия и жертвами Второй мировой войны, в память о которых он создал с пятидесятых по восьмидесятые годы двадцать мемориалов с оригинальной символикой, среди них мемориал в бывшем лагере смерти Ясеновац. Открытый противник Милошевича и его националистической политики, Богданович был вынужден в 1992 году эмигрировать; последние годы жизни он провел в Вене [75] .
75
Политические акции писателя Петера Хандке в виде его «Зимнего путешествия» и текста «Справедливость к Сербии» (1996) Богданович прокомментировал так: «Хандке сослужил бы своим друзьям хорошую службу, если бы помог сербам признать свое поражение и поразмышлять о его причинах, а не подпитывал их гордыню» (Gritsch K. Peter Handke und «Gerechtigkeit f"ur Serbien». Eine Rezeptionsgeschichte. Innsbruck, 2009).