Забвению не подлежит
Шрифт:
В полках шла интенсивная подготовка к форсированию Немана. Личный состав строил плоты, обучался приемам использования подручных переправочных средств. Наши славные разведчики усиленно изучали вражескую оборону.
Одновременно в полки прибыло новое пополнение, которое необходимо было готовить к боям. Так что и во втором эшелоне фронта некогда было отдыхать — работы и забот хватало всем.
По долгу службы в те дни я побывал в 249-м стрелковом полку, и там случай свел меня с командиром роты лейтенантом Юозасом Дранджелаускасом. Подчиненные с похвалой отзывались о нем и дали ему довольно меткую характеристику: «Первое впечатление — угрюмый, строгий сухарь, а потом оказывается — душа человек! Он заботится о своих бойцах, словно
Мы не виделись с Дранджелаускасом с начала войны. И вот — радостная неожиданность! В сооруженном наспех из хвороста шалаше до поздней ночи беседовали об общих знакомых, друзьях. В памяти воскрешали события тех давно минувших дней…
«…На плечо! Смирно-о-о!»
…Одиннадцать солдат как вкопанные встали «под ружье», отбывая в течение часа в полной боевой выкладке изнурительное физическое наказание. Ноги сгибались под тяжестью перегруженного солдатского ранца, ремни которого болезненно врезались в плечи. На солнцепеке из-под каски по лицу медленно стекали соленые струйки пота. Они мучительно щекотали, раздражали, изводили до предела. Надо было терпеть — шевелиться было запрещено. Однако больше всего изматывала винтовка. Сначала казалось, что держать ее — сущий пустяк. Но истекали первые 15–20 минут, и начинала неметь рука. Наступал момент, когда казалось, что вот-вот уронишь винтовку и тебе не засчитают этот час, хотя отбывать наказание оставалось всего 3–5 минут. Таков был в буржуазно-фашистской армии порядок! Нередко солдаты не выдерживали и в обмороке падали на землю.
Я стоял тогда среди оштрафованных — это командир роты, фашиствующий капитан В. Климавичюс, обо мне позаботился. Узнав из сообщения сметоновской охранки о моем аресте в 1937 году за участие в революционной деятельности, Климавичюс во всеуслышание заявил: «Я этого большевика проучу!» И начал «учить», без разбора накладывая на меня взыскание за взысканием.
Солдаты на этот счет невесело шутили: «Казлаускас стоит за самоволку, Моркунас за гонорею, а Яцовскис за политику!»
Эти наказания я старался отбывать добросовестно, как положено — не шевелился, держал винтовку без каких-либо ухищрений, с тем чтобы не давать повода к новым пре следованиям.
…Между рядами солдат медленно расхаживал Дранджелаускас — его очередь была следить за теми, кто стоял «под ружьем». Для унтер-офицеров это была миссия далеко не из приятных. Он остановился напротив меня, поправил каску, которая слегка сползла набок, а потом неожиданно снял у меня с руки винтовку и упер ее прикладом в поясной ремень, предварительно его отогнув. Руке стало сразу легче, и мне оставалось только держать ее согнутой в локте. Создавалась видимость, что продолжаю дальше на руке держать винтовку. Упирая винтовку в ремень, солдаты иногда тайком облегчали себе это изматывающее испытание. Но чтобы надзиравший унтер-офицер сам таким образом помог солдату — такого не приходилось слышать. Постояв еще немного возле меня, Дранджелаускас посмотрел мне в глаза, беззлобно выругался и шепнул: «Какого черта усердствуешь?»
Назавтра Дранджелаускас уже вне очереди опять взялся надзирать за оштрафованными. На этот раз после команды «Смирно!» я тут же поставил винтовку на ремень и не без волнения начал ждать, чем это кончится. Вскоре возле меня оказался помкомвзвода. Он поправил ремень, еще более его оттолкнул, лукаво улыбнулся и отошел.
Так в дальнейшем повторялось каждый раз, когда мне приходилось по милости капитана В. Климавичюса стоять «под ружьем».
Я понял — Дранджелаускас приходил мне на выручку. Мы познакомились поближе. Юозас был родом из крестьян-бедняков и в душе симпатизировал коммунистам Литвы, их борьбе за правое дело трудящихся, искал связь с участниками революционного
Юозас радостно приветствовал восстановление Советской власти в Литве в 1940 году, и с тех пор он непоколебимо шел месте с народом.
После войны я с горечью узнал, что накануне победы — 1 мая 1945 года Ю. Дранджелаускас погиб в бою вблизи деревни Эмбуте Лиепайского района Латвийской ССР. Жена и четверо дочерей Дранджелаускаса так и не дождались его возвращения с фронта…
В эти дни все подразделения облетела радостная весть — Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 октября 1944 года дивизия награждена орденом Красного Знамени. По этому случаю личный состав был ознакомлен с поздравительной телеграммой командующего 2-й гвардейской армией генерал-лейтенанта П. Г. Чанчибадзе и члена Военного совета армии генерал-майора В. И. Черешнюка, в которой они, в частности, писали: «В прошедших боях по очищению своей земли от немецких захватчиков вы показали образцы доблести и массового героизма, чем снискали славу лучших сынов литовского народа».
Это был поистине праздник на нашей улице!
…А 3 ноября дивизия получила приказ — начать марш в северном направлении. Можно сказать, что для всех нас эта пертурбация была неожиданной и сначала непонятной. Пошли слухи, что идем освобождать Клайпеду — по существу, единственный город Литовской ССР, который еще удерживали немецкие войска. Дивизия передвигалась больше недели только в ночное время, пересекла всю Жямайтию с юга на север и в конечном счете оказалась не под Клайпедой, а на территории Латвии, около железнодорожной станции Вайнеде.
В пути отпраздновали 27-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
Прошагали около 250 километров. Все изрядно устали, в подразделениях некоторые простудились. Трудность была не столько в длительности перехода, сколько в отвратительнейшей погоде — то лило как из ведра, то беспрерывно сыпал, словно сквозь сито, мелкий нудный осенний дождь. Дороги превратились в сплошное месиво. Оставив наши автомашины на полпути под охраной, отправились дальше пешком.
16-я литовская стрелковая дивизия вошла в состав 4-й ударной армии — нашей старой, доброй знакомой по ратным делам на белорусской земле — и заняла позиции севернее железнодорожной станции Вайнеде, в окрестностях деревень Нигранда и Никраце, сменив на этом участке фронта части 334-й стрелковой, дивизии.
В тот же день я обошел позиции 249-го стрелкового полка. Местность здесь оказалась ужасной — почвы болотистые, окопаться просто невозможно. Даже на небольшой глубине вода заливала окопы, землянки, блиндажи. Но красноармейцы и офицеры мужественно перенесли и эти фронтовые невзгоды и старательно укрепляли оборону: устанавливали рядком, параллельно, две сплетенные из хвороста изгороди, так называемые фашины, и между ними засыпали землю, укладывали камни, куски дерна. Такая возвышавшаяся над землей насыпь — бруствер — хорошо защищала бойцов от вражеского огня.
19 ноября дивизия получила боевую задачу — прорвать оборону противника и наступать в направлении порта и города Лиепая (Либава). В операции участвовали и другие соединения 4-й ударной армии. Необходимо было разгромить, ликвидировать отрезанную в Курляндии немецкую группировку войск, которая могла сообщаться со своими основными силами только морем. Первые сведения с передовой были довольно обнадеживающие: наступление началось успешно — наши части продвинулись вперед, захватили в плен 50 солдат противника. Но вскоре стало ясно, что бои здесь приняли затяжной характер.