Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта
Шрифт:
Приватная беседа наша была поистине восхитительной, в высшей степени занятной, доставившей мне подлинное наслаждение.
Братец твой оказался превосходно образован. Тонок, изыскан, по-настоящему галантен и вообще такой умница! Однако как только речь заходила о царствующем императоре Александре Павловиче, картина резко менялась: он приходил в исступление, в подлинное неистовство и проклинал весь род государя и особливо бабку его, Екатерину Великую. Как я поняла, сии мысли внушил ему родитель его, граф Станислав Щенсный Потоцкий, твой приёмный отец, как видно обиженный
Тебя же, радость моя, граф Александр, признаюсь как на духу, называл «проклятым виттовым отродьем», «романовским прихвостнем» и «заклятым врагом Польши» (это ещё самые невинные из его определений).
Не хочу ничего от тебя скрывать, любимый мой, ибо верна тебе совершенно исключительно и крайне озабочена как личным. так и служебным благополучием твоим.
Только по этой причине и решилась я воспроизвести некоторые из наинесправедливейших высказываний графа Александра Потоцкого.
Интересно, что он совершенно не боялся и не стеснялся извергать хулу на тебя из красивейших своих уст, хоть и знал прекраснейше о нашей с тобой близости.
Слишком уж душила его ненависть, вот и не мог он никак сдержаться. Полагаю, объяснение заключается именно в этом.
Впрочем, нельзя исключить и того, что Потоцкий высказывался супротив тебя совершенно преднамеренно, и даже гордился, что обливает тебя грязью, и радовался, что я терплю и не возражаю ему. Сей аристократ в таком случае упивался своею исключительною наглостию (он сам почитал её дерзостию), и это столь на него похоже. Он-то и амурился со мной, в первую очередь, дабы открыто выказать презрение своё к тебе или превосходство своё над тобою, как ему, самонадеянному, казалось.
Но самое главное то, что ты должен знать, родной мой: граф Александр Потоцкий в любую минуту готов изменить российской короне ради неосуществимого, фантастического прожекта «Великой Польши». Ежели вспыхнет бунт – он тут же ввяжется в него. Сие несомненно.
О как же я жду тебя, родной мой Янек! Ежели б ты только знал.
Бесконечно преданная
и неизменно обожающая
тебя
К.
Ты у меня в сердце, мой любимый!
Ты единственное счастье, единственный свет моей жизни, и я на всё готова ради тебя.
Сентябрь 1825 года
Одесса
Единственно единственный мой!
Салон мой нынче буквально весь набит весьма подозрительными поляками, что тебя, родной, не может не порадовать: да, они все тут, у меня под присмотром. Однако более всех занятен, как мне кажется, некий полковник Блондовский, весьма бравый шляхтич.
Появление его неизменно производит бурный комический эффект, хотя сам полковник настроен при этом решительно и серьёзно. Он, между прочим, как видно, и не догадывается, что является фактически самым настоящим буффоном.
Просто переплетение горячего патриотизма с дуростью,
При виде Блондовского, и Потоцкий, и Олизар, и Мицкевич, хотя они сами стоят за великую Польшу, смеются до упаду, до колик.
И тем не менее на полковника Блондовского тебе явно стоит обратить внимание – он ещё сможет доставить нам неприятности, и не исключено, что большие.
Понимаешь, коли начнётся заварушка, он, без всякого сомнения, будет в первых рядах зачинщиков и натворит немало бед.
Блондовский уже сейчас драться готов чуть ли не с каждым, кто сомневается в скорейшем восстановлении Великой Польши. Он вообще страшный буян, а голос его есть чисто Иерихонская труба, от чего я уже вдоволь настрадалась. Даже когда в любви мне признаётся, так рычит, что люстры дрожат и стены трясутся.
С каждым появлением полковника Блондовского мои вечерние представления превращаются в самый настоящий балаган, так что я вздыхаю с необыкновенным облегчением, коли его нет.
Люблю тебя страстно, родной мой, без меры и стыда, нежно и преданно.
Тоскую и жду.
Навеки твоя
К.
Сентябрь 1825 года
Одесса
Родной мой, единственный!
Знаешь, посетил меня сегодня с утра князь Леон Сапега. Ты будешь доволен: он всё ещё без ума от меня и настоятельно просит регулярных приватных свиданий, хотя свадьбы своей и не думает отменять.
Кажется, князь Леон не скрывал от меня ничего. Ни интимных замыслов своих касательно излюбленных любовных утех, ни роли своей в Патриотическом обществе. Признался даже мне, что уже отвалил на польский заговор пять миллионов. Ну, как новостишка, милый?
Вообще не только сей Сапега, а и все наши польские магнаты, усердные посетители моих вечеров, продолжают всё время изумлять меня. Они легко, без всякого даже нажима, выбалтывают такие тайны, о коих не должны сообщать вообще никому, даже сподвижникам своим, а уж тем более невесте графа Витта, то бишь мне.
Князь Сапега, без всякого сомнения, отлично осведомленный, что я являюсь невестою начальника южных военных поселений, требует тем не менее от меня взаимности, и ради этого делится наиглавнейшими секретами польского Патриотического общества.
Конечно, слава Богу, что всё именно так, а не иначе, и всё же я буквально потрясена степенью какой-то исключительной продажности всемогущего магната, человека баснословно богатого.
И я не понимаю: ежели для него так важна идея восстановления Великой Польши, то как же тогда он так рискует похоронить эту идею, жертвует ею, и ради чего? Чтобы завоевать мою минутную благосклонность? Или же он верит, что я на самом деле друг Польши, как пробую убедить тут всех? Неужто он верит мне? Мне?!