Забытые письма
Шрифт:
Хорошо бы им успеть побыть несколько часов вдвоем, прежде чем новость разлетится по деревне и начнется формальное выражение соболезнований. Несколько часов в тишине, просто сидеть спокойно и смотреть на другой берег Риджа. «И подниму глаза свои к холмам, и придет мне с холмов избавление» [15] .
Свежая зелень видневшихся вдали болот успокаивала, и покой приносил облегчение. Я теперь такая же, как все, солдатская вдова. Наша семья приняла свою долю страданий, как семья Вайолет. Мы расплатились. И, к ужасу своему, она втайне вздохнула с облегчением при мысли, что, значит, Гаю ничто не грозит.
15
Из
Никогда не получал Гай столько сочувственных писем от, в сущности, чужих ему людей – написал и прежний директор школы, и викарий, и офицеры, служившие с Чарльзом Кантреллом в прошлом. С каждой почтой ему приходило все больше и больше весточек об отце, и он по-новому смог увидеть его военную карьеру, его друзей, товарищей по клубу; было даже письмо от дамы, назвавшей себя его особенным другом, – некой миссис Эми Трикетт из лондонского предместья Бэлем. Столько знаков уважения от людей, которых он никогда не встречал… Мама была немногословной, прислала коротенькую записку, в которой говорила, что отец желал бы, чтобы он выполнил свой долг, и как он гордился бы тем, что сын служит в йоркширском полку. Энгус написал, что деревня прислала венки, а на прощальную службу в церкви собралась толпа. Все прошло очень пышно, так красиво пели и читали молитвы – но очень странно, потому что не было ни похорон, ни гроба, только фотография отца в центре венка.
Мама старается не поддаваться хандре и решилась открыть крыло Ватерлоо-хауса для раненых офицеров, так что теперь она от усталости валится с ног, засыпает в неожиданнейшие минуты – например, между закуской и десертом или за своим шитьем, будь оно проклято. Он, Энгус, конечно, будет следить за всеми этими новыми порядками.
«Как бы я хотел поменяться с тобой местами. Каждый день я мечтаю о том, чтобы стать тобой.
Говорят, в ясный день в Лондоне можно слышать залпы союзников с того берега Ла-Манша, и ты теперь единственный Кантрелл, который «задаст им пороху». Так давай же. И удачи тебе!»
Письмо от Сельмы было коротким и простым. Она прислала засушенные цветы с сенокосных лугов, спрашивая, растут ли такие на французских полях. Вложила рисунок – Джемайма на фоне реки Ридж – и копию текста поминальной службы ему на память. Как странно, но он почти ничего не чувствует, только оцепенение какое-то.
Отцу очень повезло, что он погиб так быстро. Гай насмотрелся разных смертей: люди, в агонии повисшие на проволоке, разорванные на части. Хуже всего были раны в живот: внутренности вываливались, и несчастные молили, чтобы их пристрелили, как лошадей. С нейтральной полосы то и дело доносились крики о помощи, часто звали маму, постепенно голоса слабели, звучали все реже, все дальше друг от друга. Да, мы попали в ад при жизни, и впереди будет лишь хуже.
Вест-Шарлэнд остался на другой планете, вдали от этой проклятой дыры. Что ж тут удивляться, что он все прочел, но ничего не почувствовал, словно парил над всем этим в другом измерении. Порой он боялся, что превратится в трясущегося идиота. Но нет, для своих солдат он должен оставаться сильным.
В первый день великого наступления они ринулись в атаку после бомбежки, рассчитывая, что от германских окопов их отделяет лишь брошенная земля. Проволочные заграждения были основательно повреждены, и они легко проскользнули бы между ними. Но все оказалось тщетно. Их встретил пулеметный огонь, косивший солдат просто рядами: те падали и больше не поднимались. На поле остались разбросанные тела, будто люди спали или решили позагорать. Кто-то был еще жив, они просили пить, звали товарищей. А шедшие в атаку продолжали двигаться, будто роботы. Он уже ничего не боялся, все его чувства были настроены на опасность – уши, глаза, мускулы, все было готово к бою.
Разгром становился все более сокрушительным, им не удавалось отбить нейтральную полосу, и без подкрепления оставалось лишь отступить, оставив этих несчастных людей – горы их – умирать на солнцепеке. И все это за несколько ярдов земли. После, под покровом ночи, он и его бойцы ползком подбирали погибших и тех немногих раненых, кто еще дышал.
Просто бойня! Какая беспощадная игра людьми! Он не мог поверить, что смог дойти сюда, а за этой тупиковой мыслью пришел страх – животный, от которого тряслись все поджилки, – что следующий раз станет для него последним.
Каких усилий стоило ему сохранять спокойствие, не показывать страха и тоски, держаться уверенно, решительно, зная, что его люди следят за каждым его движением в землянке. Они ведут себя так же, как он, они следуют за ним. Но лишь он оставался наедине с собой, как мужество покидало его, решительность таяла и руки начинали дрожать от страха.
Я еще не хочу умирать. Я не хочу превратиться в такой же череп, что ухмыляется мне из воронки, добела объеденный крысами; до чего же много их здесь, этих длинных белых лиц, отовсюду глядят они укоризненно своими пустыми глазницами. Во сне его преследовали пляшущие скелеты и крысы величиной с больших кошек.
Никто не предупредил его, что бой – это когда ты на четвереньках, в грязи, тащишь тела убитых, роешь могилы: мелкие, только бы припорошить мертвого землей, снимаешь жетон с личным номером, составляешь список погибших, обыскиваешь окровавленную одежду в поисках писем и памятных вещиц, пишешь письма вдовам – письма совсем незнакомым тебе людям. Это совсем не та героическая война, о которой он грезил мальчишкой. Все его детские мечты рассыпались в несколько мгновений на маковом поле у Сомма [16] в первые же дни боевых действий. Теперь он знал, что имел в виду отец, сказав, что два часа настоящего сражения дают больше, чем два года учений.
16
Британское командование запланировало крупное наступление в Северной Франции, на реке Сомма. Но лишь несколько дивизий, собранных для наступления, имели опыт военных действий. Для большинства дивизий, в том числе и «китченеровских» формирований гражданских добровольцев, сражение на Сомме должно было стать боевым крещением. Наступление обернулось сокрушительным поражением. Потери в сражении на Сомме оказались величайшими за всю историю британской армии. http://topwar.ru/17785-bitva-na-somme-kak-velichayshaya-tragediya-britanskoy-armii.html
Чувство опустошенности в эти первые недели июля нарастало, когда одно за другим приходили известия, что офицеры, его товарищи, кто подорвался на мине, кто пропал без вести. Их утрату он ощущал острее, чем гибель родного отца. За несколько месяцев они стали ему ближе собственной семьи, и он терзался чувством вины. Товарищи едва присыпаны землей в наспех вырытых могилах, а он и оставшиеся в живых продолжают рыскать в поисках крова и пищи, словно шакалы, пока не придут повозки с довольствием.
После нового боя еды всегда вдоволь – погибших больше половины, а продукты присылают из прежнего расчета, вот и делишь между всеми. Надо проверить стопы, раны, наказать за слабую дисциплину. Битва все не прекращалась, и он должен держаться так, будто это поражение – лишь незначительное отклонение от стратегического плана, должен воодушевлять солдат на новый бой.
Несколько раз ему намекали, что скоро его повысят до звания капитана. Конечно, командирского состава, считай, и не осталось. Какая-то горстка офицеров, живущих взаймы.