Забытые письма
Шрифт:
– Гхм… Я помню об этом. И все-таки… не могу не задаваться вопросом, какую роль во всей этой темной истории сыграли вы, ваша светлость…
– Да как вы смеете! Подозревать, будто я могла…
– Что вы, что вы… конечно, нет… – торопливо перебил он ее. – Разве мать поступит так с родными-то сыновьями? Нет, немыслимо. В том и загадка. – У дверей он остановился. – Вы знаете, в Совертуэйте мой коллега открывает медицинскую практику, ищет клиентов. Возможно, в сложившихся обстоятельствах вы предпочли бы впредь обращаться за консультациями к нему. Он будет рад
Ах ты, жалкий шотландский выскочка! Какая наглость, отказать ей в услугах, словно она обычная простолюдинка. Ему все известно… Он догадался, какую постыдную тайну она скрывает…
И с этим тебе придется жить до конца твоих дней.
Что ж, хотя бы Энгус не ведает, какое унижение она переживает по его милости. Он слишком увлечен своей ослепившей его мечтой. Но, быть может, они еще будут гордиться им. Кто знает, вдруг это его минута славы? Если цепляться за этот осколок утешения, становилось чуть легче.
Ей никого не хотелось видеть, целыми днями она возилась в саду. Спина ныла, пальцы немели, но она продолжала полоть и рыхлить грядки. За высокими стенами сада она укрыта от чужих глаз. От Гая писем можно не ждать. Он не хочет с ней знаться.
Здесь, спрятавшись за вечнозелеными кустарниками, она могла дать волю слезам, оплакать свои ошибки, свой глупый обман. Кроме себя самой винить некого. И все-таки жена полковника знала: тактическое отступление – это еще не проигранное сражение… нет, пока еще нет. Если бы только она могла повернуть время вспять!.. Боже, как же теперь ей исправить все?
Если бы. Если бы я знала тогда, что происходит! Но Ватерлоо-хаус жил в своем королевстве, отделенный высокой стеной из камня и внушительными воротами. Никто не мог прийти туда без приглашения. Поговаривали, что в последовавшие месяцы леди Хестер стала немного странной. Сидела, запершись в глухом одиночестве, совершенно отдалившись от деревенской жизни. Никто не знал доподлинно, что происходит в поместье. Говорили только, что мастер Энгус уехал на терапию в какую-то из лечебниц, а капитан Гай, полностью поправив здоровье, вернулся на фронт.
Писем я не получала, но давно уже потеряла надежду на них. Фрэнк рассказами тоже не баловал, так что новости доходили скудные. Тот год, 1917-й, был очень тяжелым для наших войск, армия несла большие потери. Но мы и не догадывались, какой тяжелый удар несется на нас с большой высоты. Даже сегодня многие подробности остаются покрыты мраком, затерявшись в военных архивах. Этот удар с корнем вырвал меня из Вест-Шарлэнда, навсегда разделил нашу семью, бросил тень на все последующие поколения.
Глава 12
Пасха 1917
Деревня гудела, оживленно готовясь к традиционному катанию крашеных яиц. К Болтонскому аббатству вереницей тянулись веселые соседи, старавшиеся перещеголять друг друга в искусстве яичной росписи. В долину пришла весна во всем своем великолепии – желтым и белым зацвели живые изгороди, в воздухе носится чесночный запах черемши, оглушительно щебечут птицы, и все это щедро полито солнцем. Веточки, травинки, земля – все свежее, чистое, и, словно маленькие комочки хлопка, по полям прыгают новорожденные ягнята. Жизнь продолжается, как бы тягостно ни было на душе.
Сельма понимала: она должна примириться с тем, что Гая больше нет в ее жизни. Мэриголд то и дело зовет ее на танцы у фермеров, но ей не хочется – к чему? Чтобы деревенские мальчишки все ноги ей отдавили своими грубыми башмаками? Да и родители не одобрят такой легкомысленности, они предпочли бы, чтобы она пела в хоре и вообще держалась людей своей веры.
– Ну и зануда же ты. Ни в кино с тобой не пойти, ни на танцы. И что за радость распевать гимны целыми днями? Так и в старую деву недолго превратиться, присохнешь к своей кузнице или церковной скамье, – возмущенно пилила ее Мэриголд.
– Всему свое время. Мне слишком рано увлекаться мальчиками и крутить романы.
– Ты уж лучше не теряй время зря. Ребят-то не так много останется, если посчитать, как они гибнут нынче, – последовал резонный ответ. Да, Мэриголд порой будто добрый солнечный лучик, подумалось Сельме.
– Если хочешь, выходи за моего братца, за Джека. Он крепкий парнишка. Хотя вот я, пожалуй, не стала бы особо заглядываться на твоего Фрэнка. Маловат он для меня, совсем мальчишка. И конским навозом от него будет пахнуть, – хихикнула она. – Как, нет от него писем?
– Пока нет. Наверное, по-прежнему возит свои фургоны с боеприпасами. Возил до сих пор, по крайней мере, – уточнила она. От него уже несколько недель не было вестей.
– А как твой ненаглядный капитан? Что-то на Рождество мы не заметили, чтобы он навещал тебя?
– Мэри, отстань, твое-то какое дело! Давай-ка помоги лучше мне донести этот уголь.
– Ты что, я же в чистом платье! И как ты можешь заниматься такой грязной работой… Ладно, увидимся!
Нетушки, обойдешься, проворковала Сельма ей вслед, еще несколько недель назад решившая больше не обращать особенного внимания на колкие выпады Мэриголд Плиммер. Вечно она заставляет ее чувствовать себя каким-то ничтожеством, черство высмеивает ее идеи, а Джек, пошлый тупица, так и норовит ущипнуть ее за попу, когда никто не видит. Да лучше старой девой остаться, чем выходить за него!
И она продолжила развозить ведерки с углем. В одну из последних ездок навстречу ей попался почтальон. Притормозив велосипед, он снял кепку.
– Поторопись-ка лучше домой, малыш. Плохие вести, боюсь. Беги скорее домой.
Сельма обтерла ладошки о штаны и бросилась к задней калитке. Услышав мамин жалобный вой, она остановилась. Нет, не буду я заходить. Если я не зайду, то ничего не узнаю, и это не станет правдой…
Приготовившись к худшему, Сельма наконец вошла в дом. Страшный коричневый конверт лежал на полу, мама рыдала, а отец как заведенный перечитывал строки снова и снова.