Забытые письма
Шрифт:
Услышав стук двери, он поднял голову.
– Что ж, новости летают быстро. Здесь написано только, что Фрэнк умер от ран две недели назад и похоронен в Поперинже. Где это проклятое место?
Ему никто не ответил; они молча сидели друг подле друга.
– Я заварю еще чаю, – пробормотала Сельма. От потрясения слезы не шли к ней.
– Не могу больше пить чай. Мне надо что-то покрепче, – прорыдала Эсси, роясь в кармане в поисках платка.
– Еще не хватало. Налей ей еще чашку, только сахару положи побольше. Два сына погибли… Двух сынов отдали этой адской войне, и что взамен? Огрызок бумаги, из которого ничего не понять.
– Скоро придут еще письма. Как тогда, с Ньютоном. Они так утешили нас! Скоро мы узнаем больше. Офицер, с кем он служил, напишет нам – так же, как капитан Гай обычно пишет родным своих солдат, – сказала Сельма, но мать ее
– Я-то надеялась, с лошадьми он в безопасности. Разве лошадей отправляют на линию огня? Как же так?
– Не знаю, может, теперь бои ведут как-то иначе, – хмуро отозвался отец. – Да и какая тут безопасность, когда вокруг пушки, а ты перевозишь боеприпасы. Задерни шторы, дорогая, и замкни дверь. Давайте еще чуть-чуть посидим в тишине.
– Что-то я ничего не вижу… – горестно причитала мать и с силой терла глаза. – От удара, наверное. Стоит тебе подумать, что все в порядке, как Господь ударяет тебя палкой в спину. Да что ж у него за игра такая?!
Мама продолжала бессмысленно лепетать что-то, раскачиваясь взад и вперед и обхватив себя руками. Сельма не знала, что сказать родителям. Теперь их осталось трое из всей семьи. Атмосфера в доме невыносимо давила, так плотно сгустилась здесь скорбь. Как Фрэнк мог умереть? Да ведь несколько месяцев назад он был с ними, дурачился, каждое утро помогал в кузнице. И теперь нет никого, кто мог бы занять его место. Значит, она теперь навеки, словно цепями, прикована к огню и металлу.
Мысль резанула шкурностью, но все-таки эта мысль пришла. Как несправедливо. Ну почему они? Почему Фрэнк? Чем он заслужил честь погибнуть за Короля и Отечество? Ей хотелось, как ребенку, затопать ногами, но потом она увидела искаженное слезами лицо матери, ее сжавшиеся плечи. Нет, надо позаботиться о тех, кто еще с нами, не об ушедших.
Эсси прочла привычный некролог в «Газетт» – с фотографией Фрэнка в военной форме. Прочла с облегчением.
«Возчик Фрэнкланд Уолтер Бартли из полевой артиллерии погиб от боевых ран на Западном фронте, о чем официально оповещены мистер и миссис Бартли, проживающие в Кузнечном коттедже, что по Проспект-роу в Вест-Шарлэнде.
Возчик Бартли – второй их сын, погибший во Франции. Он ушел на фронт в семнадцать лет и храбро сражался за нашу родину. Прихожане Вест-Шарлэнда отзываются о нем самыми теплыми словами. Наши глубокие соболезнования его родителям и сестре по случаю безвременной кончины».
Соседи усыпали подоконники их дома свежими цветами – поздними нарциссами и левкоями. Несли традиционную домашнюю выпечку, каминная полка была полна открыток с выражением соболезнований. Эсси крепилась изо всех сил, держала спину прямо, но ох как же трудно это было, когда она даже не знала наверняка, где погиб ее сын. Но вскоре начали приходить письма с фронтовыми отметками, и напряжение чуть отпустило. Почему из всего вороха первым она вытащила именно это, она не могла сказать – просто показалось, что пухлый конверт выглядит официально. Да, он должен принести утешение в эти горькие минуты.
Письмо было отпечатано на машинке. Эсси прочла, но не поняла ни слова. Какой-то военный трибунал, короткие рубленые фразы, и записка от преподобного Томаса Мулькастера.
«Мне очень больно отправлять вам это последнее письмо вашего сына, вы получите его, когда смертный приговор уже был приведен в исполнение. В свои последние часы он не дрогнул, держался храбро, был полон достоинства, мужества. Ваш сын встретил смерть светло. Я буду молиться за вас в эти тяжкие дни…»
Письмо выскользнуло из пальцев. Смертный приговор? Не может быть, только не Фрэнк! Он что, кого-то убил?! В конверте было еще одно письмо, накорябанное родной лапой. Руки дрожали, и каждое предложение она читала медленно, повторяя снова и снова, словно стараясь впитать его кожей.
«Дорогие мама и папа.
Надеюсь, вы уже получили новости обо мне. Мне приходится вас покинуть. Простите меня за те неприятности, которые я вам доставляю. Рука дрожит, но приходится писать «прощайте».
Завтра я предстану перед расстрельной командой. Понимаете, я совершил серьезный проступок, очень неправильный. Меня спровоцировали, но мои действия не могли не повлечь серьезного наказания.
Я не один, преподобный сегодня со мной. Я бы хотел, чтобы вы написали ему что-то в ответ, он был очень добр ко мне. Все свои пожитки я оставляю вам. Передайте Сельме мои самые лучшие пожелания на будущее и мою половину наследства. Пожалуйста, не рассказывайте ей, что я сделал. Мне так жаль, что я невольно привел позор к нашему очагу.
Если бы только ее капитан выступил в мою защиту, все могло бы быть иначе. Но все было против меня. Значит, такова воля Божия, я должен уйти.
Ну, вот и все, что я могу рассказать бумаге. Я никогда не умел ловко складывать слова.
Да благословит и защитит вас Господь.
Скомкав листок, Эсси прижала ко рту кулак, пытаясь сдержать рвущийся из нее крик. Что это значит? Тяжкое бремя страшной новости взбурлило в ней, и она кинулась к раковине с приступом рвоты. В этот момент в дом вошел Эйса.
Он непонимающе смотрел на ее посеревшее лицо.
– Ну, что стряслось? – угрюмо, как всегда, спросил он.
Эсси показала ему письмо.
– Прочти, прочти их оба, но только ни слова Сельме. Что же такое там произошло?! Что совершил он, чтоб заслужить такое? И при чем тут капитан Гай?
Хестер прочла некролог в газете и вздрогнула; еще один деревенский паренек погиб, но на деле все было совсем не так, как описано здесь. Вот оно, лежит у нее на коленях – письмо, в котором дается совсем иная версия событий, и эта версия ее мучает. Но она постарается, чтобы больше ни одна живая душа никогда не увидела этого письма, не позволит она трепать честь семьи.
«Ненаглядная моя мамочка.
Последний месяц оказался самым трудным, но я держусь, и у меня отличные ребята.
Подумал, что должен предупредить тебя. Наверняка до тебя уже дошло известие о гибели Фрэнка Бартли. Но, боюсь, все было не так просто, как тебе рассказали. Состоялся военный трибунал. Насколько я слышал, Бартли вышел из себя – точнее, совершенно обезумел – из-за какого-то случая на конюшне. Конечно, это не могло остаться безнаказанным, и дело передали в суд. Он признал вину, все улики против него были налицо, и сам пример нельзя считать здоровым для остальных. И все же бедняга пытался как-то выгородить себя, ссылался на то, что его спровоцировали. Но чтобы слова обвиняемого имели вес, кто-то должен был выступить в его защиту.
Солдаты знают, что поставлено на карту. Неподчинение приказам почти равносильно мятежу и означает смертный приговор, так что участь его была предрешена. И все же у него хватило наглости обратиться к Гаю, он просил выступить его свидетелем на суде. Я тогда как раз был на передовой и не знал, в какой форме надо отозваться, так что на суде я не присутствовал.
И как бы я мог что-то хорошее сказать в его защиту? Я едва знал его. И Гай-то знаком с ним только через сестру, а это не в счет. Так что я написал, что смог, не подозревая, что письменное свидетельство не будет засчитано. Да, впрочем, вряд ли это сыграло бы какую-то роль, его послужной список говорит сам за себя. У него уже было несколько серьезных случаев, когда он не выполнил приказа, надерзил старшим по званию и так далее.
Нельзя терпеть подобное поведение, когда все поставлены в одинаковые кошмарные условия. Его судили по законам военного времени, и каждый такой расстрел служит уроком другим. Мне рассказали, он храбро держался.
Надеюсь, подробности этой истории не пойдут по деревне. Я беспокоюсь за нашу семью. Все это бросает на нас тень.
И, наверное, лучше не рассказывай Гаю. Скажи, что скоро мне дадут отпуск – если удастся выцарапать, конечно. Гай заслужил все ордена и медали, какие есть на свете, – так долго продержался в этом аду. Тут уж не полянки с цветочками. Я плоховато сплю, условия жизни здесь просто не поддаются описанию, но со мной все в порядке.
С наилучшими пожеланиями,
P. S. Свежие носки и присыпка от вшей очень не помешали бы».
Ох, Энгус, глупый ты мальчишка, вздохнула Хестер. Как же ты мог забыть, что ребята Бартли спасли тебе жизнь – тогда, много лет назад? Как наивно надеяться, будто никто не узнает, что Кантрелл отказался защитить одного из жителей своей деревни?
Какие детские письма он пишет. Как странно, он наслаждается пребыванием на войне и так и не научился ответственности. Неужели он никогда не научится думать о ком-то еще, кроме себя? Пора открыть ему глаза, встряхнуть как-то. Ну что ж, мать имеет право высказать ему все в лицо, заставить понять, что эту комедию пора кончать, и чем скорее, тем лучше. Довольно он дров наломал, он никому больше не должен причинить зла.