Забытый мир
Шрифт:
И всё-таки он выбрался наружу, отказавшись от предложения нового, а поэтому желающего выслужиться и подружиться с остальными, матроса угоститься вкусным вином, которое изготовила его девушка по какому-то особому рецепту. Знал он девушек да их загадочные рецепты… Обычно мерзкое пойло получалось, а затем бедный юноша стремился хоть кому-то его споить, чтобы свою красавицу не расстроить.
А то ведь просто вылить влюблённость и совесть не позволяли. Да и добро переводить ни один матрос не собирался. Да даже помощники капитана и сам он никогда угощениями не брезговали, пусть даже потом от различных желудочных хворей страдали.
Кэвин
Мужчина уставился на линию горизонта, соединяющую море и небеса, и задумался о том, что он как был неприкаянным, никому не нужным, и никому не принадлежащим, таким и остался спустя долгие годы.
Он старался не считать года и не думать о том, сколько ему лет. Правда, Синдбад, почти единственный, кто оставался неизменным в постоянно меняющейся команде: кого пираты убивали, а кто просто сбегал на берег или отправлялся домой, заработав достаточно денег, выглядел почти старым.
Практически, как его приёмный отец Мустафа. Жгуче-чёрные волосы уже стали серебриться, и не только на висках. Синдбада до слёз смешили собственные седые усы, а вот Кэвину не было смешно. Так как в его оплывших чертах лица он видел собственную старость.
Хмыкнув, Кэвин признался самому себе, что ему уже пятьдесят лет, а домой он так и не вернулся. И на корабле будто постоянно зависал между небом и землёй, между жизнью и смертью.
Услышав, что кто-то бежит, Кэвин резко обернулся, но это оказался лишь странный паренёк Сизиф. Худой, болезненный – в чём только душа держалась? – он стал одним из матросов. Легко поддался льстивым и завлекательным речам Синдбада, да и сам мечтал о приключениях, как и многие юноши. А затем не только выжил на протяжении нескольких месяцев, но и сумел всё бросить. Правда, это случилось ещё и потому, что отец Сизифа внезапно скончался и оставил ему немаленькое состояние.
Так что парень быстро взялся за ум, не без помощи матери, которая наконец-то взялась за него всерьёз. Собственно говоря, в этом порту они остановились ещё и потому, что их всех Сизиф пригласил в гости и обещал пир горой.
А Синдбад решил, что команде пора развеяться, чтобы бунт не начался. И чтобы силы моряков не истощились раньше наступления очередной заварушки или бури.
– Привет, а я тебя очень ждал! – со своей обычной горячностью и бесцеремонностью заявил он, хлопая его по плечу. Кэвин поморщился, но стерпел, так Сизиф почему-то решил, что они – друзья. А ему было просто лень объяснять глуповатому пареньку, что он дружит только с Синдбадом. Потому что привязался к нему за долгие годы. Тот являлся для него некой константой в этом зыбком мире ускользающих возможностей и различных случайностей, которые могли либо возвести на гребень богатства и славы, либо потопить в морских волнах.
Впрочем, на фоне презрительного отношения остальных матросов и помощников капитана к бывшему юнге, которого считали " сухопутной крысой", он действительно относился к парнишке неплохо. Просто не замечал.
Кэвин лишь неопределённо хмыкнул, потому что так и не научился отвечать на чьи-то проявления чувств. По этой причине, как считал Синдбад, и не забывал поучать каждый раз, когда напивался, у него не было постоянной девушки. Впрочем, Синдбад честно признавался, что не хотел бы терять столь опытного морехода из-за банальной женитьбы. И по этой причине вроде бы не женился сам, хотя ходили слухи, что у Синдбада было несколько жён, которые погибали слишком рано. И каждая такая смерть была связана с очередным опасным приключением купца.
"Я женат на море и храню ему верность", – однажды совершено серьёзно заявил Синдбад. Кажется, они тогда обсуждали прелести какой-то принцессы, которая однажды тайком прокралась на их корабль с каким-то важным делом к самому владельцу судна. Впрочем, Кэвин был уверен, что это – не принцесса, а одна из жён шаха. Или просто рабыня, лишь разодетая в пух и прах.
Тогда же он, подливая собутыльнику ещё рома, с насмешкой заметил, что потому-то Синдбад и не связывает себя узами брака, что на каждой остановке в порту, наслушавшись легенд о его приключениях и подвигах, на корабль незаметно пробираются самые разные женщины. Некоторым даже приходится стоять в очереди!
И ему тоже иногда перепадало счастье остаться с одной из таких прелестниц наедине. Благо, что Синдбад давно предоставил ему отдельную каюту. Пусть крошечную, даже меньше его комнаты в селении, но его собственную!
С женщинами он давно научился обращаться. Это было несложно, так как моряки всегда находили злачные места, где можно как следует разгуляться: с выпивкой и доступными женщинами.
– Ах ты, бешеный демон! – с этими словами Сизиф крепко обнял его длинными руками с широкими ладонями. Нескладно нелепый, с широкой улыбкой, которая не делала его удлинённое лицо с маленькими глазками краше, он не был ни обаятельным, ни милым. И, возможно, поэтому Кэвин с ним и общался, так как ему было просто его жаль.
Они прошли до каменного с деревянными элементами дома, которым Сизиф явно очень сильно гордился.
– Вот и я женился, – он улыбнулся, открывая перед ним двери. – Когда-нибудь и ты… – добавил он фразу, которой подкалывали Кэвина матросы и юнги, да и сам Синдбад любил сказать тоже самое, хитро прищурившись. Однако осёкся, словно осознал, что перед ним давно уже не юноша.
– Да-да, когда-нибудь и меня не минует чаша сия, – он хлопнул его по плечу и вошёл за ним следом в дом, где пахло сыростью и царила полутьма. – И как тебе в твоём родном гнезде на Итаке? Уже не мечтаешь встретить самую настоящую птицу Рухх в очередном плавании? – усмехнувшись, поинтересовался Кэвин, изо всех сил стараясь казаться дружелюбным.
Не то, чтобы ему было хоть какое-то дело до парнишки.
– Как тебе сказать… – Сизиф побледнел. Он редко краснел, обычно кровь откатывалась от щёки, будто волны от прибрежных скал. – Понимаешь, Шахрияр…
Кэвин поморщился, так как не любил, когда вспоминали его второе имя, которое вызывало на языке терпкое чувство вины. Будто он съел что-то протухшее. И он сразу вспоминал и тот караван, который почти целиком невольно обрёк на смерть, пусть и не сам, а из-за пагубных чар его матери. И цепочкой, каждое звено которой было тёмным и ржавым, сразу вспоминались и приёмные родители (скорее всего, уже давно покойные), его приятели, с которыми он провёл так много беззаботных дней. И селение. И родная мать-убийца, отвергшая его.