Забытый мир
Шрифт:
Юноша смутился и отвёл взгляд:
– Мне вроде как невместно заниматься подобным, ведь я – состоятельный купец. А Итака хоть и представляет собой скалы и болото, но это мой дом. И я женился, как тебе уже известно, – он развёл руками. – И я не хочу, чтобы супруга каждый раз, когда я отправляюсь в плавание, переживала, что я утону где-нибудь или меня русалка сожрёт. Либо же пираты зарежут. Слава Гермесу, сейчас у меня достаточно денег, чтобы посылать за товарами в чужеземные края кого-нибудь другого. Хотя это и скучно, но зато безопасно, – он снова развёл руками, будто
Будто услышав, что говорят о ней, а, возможно, и подслушивая, из гинекея вышла очень некрасивая молодая женщина с выразительными и грубыми чертами лицами, которые часто встречались у греков, с небольшими недобрыми глазами, напоминающими чёрных жуков, копошащихся в отходах, крупными губами и выделяющимся носом.
Волосы у неё были густыми и жёсткими и будто пытались вырваться из кос, чтобы придушить незваного гостя.
Кэвин достаточно научился разбираться в женщинах, чтобы мысленно посочувствовать знакомому. Он сразу понял, что женщина обожает сплетничать, жаловаться на жизнь, обсуждать недостатки мужа и постоянно выставлять себя жертвенным ягнёнком. При этом попрекать мужа абсолютно всем, чтобы держать в мощных тисках абсолютной женской власти.
Но совсем юная девушка изображала смирение, демонстрируя уже увеличившийся живот.
– Моя драгоценная супруга Гера, – представил Сизиф девушку, раздуваясь от гордости. – А вот этот подозрительно выглядящий тип – хороший человек и друг. Только благодаря ему я на "Летающей русалке" жив остался во время очередного налёта пиратов… И не утопился в море от "приятного" отношения ко мне других моряков.
Кэвин кивнул, показывая, что заметил девушку. Ему внезапно вспомнилась сказка про злую мать, которая подбирала сыновьям как можно более уродливых жён, чтобы те её слушались.
Кэвин ушёл как можно скорее, чтобы только не смотреть на кривящую губы и злобно смотрящую на него женщину. Смог сбежать под предлогом сбора остальных для пира, который Сизиф обещал устроить.
Но проходя около окна, услышал то, что его ушам явно не предназначалось.
Несмотря на начавшую грозу, яркие молнии и гром, он, к своему сожалению, прекрасно расслышал каждое слово очередной ссоры молодых супругов.
– Ты никогда меня не слушаешь! И мать свою не слушал, мир её праху, – начала заводиться женщина.
– Чего ты хочешь? – устало, с нотками покорности, ответил Сизиф.
– С чего вдруг ты решил устроить этим нищим матросам пир горой? Они к тебе плохо относились, ты сам это говорил! Да и Синдбад – тот ещё проныра и мошенник, все об этом знают. Да и этот твой дружок очень неприятный, у него глаза жуткие, словно в царство Аида заглядываешь. Да и все знают, что если свяжешься с шайкой Морехода – то сгинешь вскоре! Да и если пригласишь к нам всю эту ватагу, то вино наше если не выпьют, то разобьют драгоценные амфоры. И всё утащат, что смогут. А нас ночью прирежут. Да и соседки уже начали коситься на меня, когда узнали, с кем ты связался. Лидия вот вчера мимо прошла, даже не поздоровалась, будто я пустым местом стала! Выгони их всех, пока поздно не стало!
Хмыкнув, Кэвин подумал, что Гера здорово напоминает корову… А у верховной богини Геры воловьи глаза. Правда, у этой девицы глаза не были красивыми. Так что у коровы она взяла – в отличие от волоокой жены громовержца – только неприятный голос, напоминающий мычание.
Лучше бы, конечно, глаза, но ей не повезло.
А вообще ему тут стало тоскливо и даже мерзко: серые небеса, скучный остров с грудой камней со всех сторон, серый дом – ничуть не лучше того, в котором он когда-то жил.
А ещё животные в округе начали подавать звуки, боясь грозы. Так что голос Геры отлично влился в это многоголосье.
Он криво усмехался уголками губ и радовался, что сам не женился. Такой камень на шее ему точно не был нужен!
Невольно он сжал руку с кольцом, к которому один ювелир прикрепил чёрную жемчужину, хотя и сказал. что получилось очень уродливо. Впрочем, ему было важнее, чтобы эти два элемента снова оказались вместе. Пусть и не так идеально, как раньше.
Словно отголосок давно пропавшего символа свободы.
Внезапно, заглядевшись на небеса и едва не ослепнув от яркой вспышки молнии – и чуть не оглохнув от жуткого грома – Кэвин осознал, что беда подбирается к этому месту. Смерть крадётся на мягких лапах дикого зверя.
Перед тем, как навсегда остаться в собственном богатом доме, Синдбад научил его кое-чему. А затем продал втридорога судно (вместе с командой, которой просто не было куда уходить) главному помощнику Али ибн Хусейну.
Кэвин воспринимал откровенность старика как попытку извиниться, что он не отдал корабль ему. Однако Кэвину никогда не хотелось обзаводиться собственностью. Поэтому и кутил больше всех в портах, разбрасывая монеты, как безумец. И потому остался в свои пятьдесят лет гол как сокол.
Синдбад научил его превращаться в пуму. И сейчас, обратившись в дикого зверя, Синдбад зарычал, задрав морду вверх. Глупые слова вздорной девки уже не интересовали его. Да и зверь их не понимал, хотя продолжал слышать. Он вскарабкался на каменистый холм, который позволял одновременно увидеть и домик Сизифа и его жены, и корабль.
А ещё он увидел нестерпимо сверкающую золотистую лодочку, в которой гребла одним веслом удивительной красоты молодая женщина: с рыжими, словно золото, вымоченной в крови, длинными волосами; с глубокими жёлтыми глазами; с холодной улыбкой на давно мёртвых устах.
И Кэвин знал, как никто иной, что ей требуется жертва, чтобы попасть в этот мир. И оставить дорогу для него. По крайней мере, он на это надеялся. Потому что ощущал себя жутко уставшим от жизни, людей, мерзостей, постоянно происходящих вокруг. Подвигов, от которых уже тошнило. И от чудес, которые вызывали лишь скуку.
Перед ним предстал нелёгкий выбор… Который он уже сделал. Он не мог, просто не мог обречь на гибель матросов и нового капитана корабля. Несмотря на то, что уже не чувствовал себя частью этого маленького деревянного мирка после того, как Синдбад ушёл на покой.