Забытый - Москва
Шрифт:
– Как это в деле?! В драке, что ли?!
– Или в драке, или в подготовке к драке. Не воюющее войско быстро деградирует.
– Ну это ты, брат, хватил. Им же и жену, и детишек содержать надо, о доме, о жратве, в конце концов, заботиться приходится. А ты - все время...
– Я же не говорю - все войско. Хотя бы какая-то его часть.
Князь недоверчиво и недовольно молчит.
"Я-то думал, что это поймет легче. Оказывается - наоборот", - Бобер приводит самый весомый аргумент:
– Дружина твоя ближайшая разве землю пашет?
– Пахать - не пашут, но хозяйством все равно занимаются.
– Ну куда ж от него денешься. Но ведь дружина, когда нет похода, все равно военными делами занята. Биться учатся, стреляют, упражняются, на конях скачут, оружие подгоняют, доспех под себя, - в общем, готовятся в поход. Так?
– Ну так.
– Так вот я об этом.
– Но дружина, она и всегда такая была. Готовилась, а потом билась.
– Да. Но одна больше, другая меньше. Надо так сделать, чтобы готовились как можно больше. И как можно больше людей. И воевать больше!
– С кем?!
– Найди, если не с кем, - нахмурился Бобер, - Олгерд все время воюет. Если не на него, то он, сам лезет. У него войско всегда в деле. Оттого и победы.
Князь тоже нахмурился, долго молчал, потом как проснулся:
– А как думаешь, если по-твоему все устроить, сколько времени потребуется, чтобы...- и не договорил.
– Не знаю, тезка, насколько люди твои расторопны и активны. На что способны. Знаю только, насколько они сейчас беспомощны. Хотя и это не очень еще представляю. Ну, а если все пойдет наилучшим образом... Надо ведь еще и опыт боевой набрать, набить себе шишек и синяков. Но лет через десять, думаю...
– Десять?!!
– ... да, если очень хотеть.
– Десять...
– видно было, как потрясен был молодой князь столь ужасным сроком.
– Не горюй! Оглянуться не успеешь. Да и лет тебе тогда будет... Меньше, чем мне сейчас. Так что...
* * *
– Э-эй. Что это?
– Что? Коленка, дурачок.
– А сверху-то? Что это на тебе?
– Рубаха, Мить. Ну что ты как маленький!
– Да как же ты мужа после такой разлуки встречаешь - и в рубахе?! Дмитрий сгребает наконец с Любаниной ноги тонкую нежную материю, стискивает коленку пальцами, ведет руку по бедру вверх, добирается до лона...
Люба вздрагивает, напрягается, но Дмитрий спешит дальше, через тугой круглый живот вверх... Вот они наконец! Большие, крепкие! Одна, другая... Но рубаха мешает, Дмитрий отбрасывает ее выше и, кажется, закрывает Любе лицо. Она недовольно мычит, взмахивает рукой, приподнимается, неловко, одной рукой (потому что вторая под ним) пытается стащить так вдруг помешавшее одеяние, Дмитрий помогает ей как может, цепляется то тут, то там за крепкое горячее тело и только мешает.
– Погоди!
– Люба высвобождает руку, садится и сбрасывает наконец с себя досадную помеху.
– Привыкай, муж, к московским порядкам.
– Что ж, уже и в постель ко мне московские порядки забрались? недовольно фыркает Дмитрий.
– В постель, не в постель, а раздевают-то меня теперь на ночь две девушки. И раздевают, и одевают для мужа, чтоб красивая была, чистая, пахла хорошо, выглядела...
– Хых! Черт-те что!
– А как же!
– Люба смеется, тяжело наваливается на него грудью, он прижимает ее к себе, целует длинно, переворачивает, оказывается сверху, опускает руку вниз, но Люба опережает, сама находит важнейший предмет, хватает и отдергивает руку:
– Ой!
– Что?
– Большущий какой!
– Думаешь, вырос за это время?
– Да еще как!
– Может, ты тут поменьше трогала?
– Дурак!
– Люба выдергивает руку и ладонью - в лоб!
– Уйй!
– рука у Любы тяжелая, - Не обижайся, маленькая, это он по тебе соскучился. Вот и раздулся. Давай скорей!
Люба снова берется за него и, пристанывая, с трудом вводит в себя.
– Ммых!
– ему даже больно, как в первую ночь.
– Да ты тут у меня опять девочкой стала!
– Станешь тут, - Люба жмется к нему, обхватывает руками ниже пояса, старается как можно дальше вдавить его в себя. Это мгновенно распаляет Дмитрия, он очень не хочет закончить все так быстро, хочет подольше насладиться ощущением роскошного Любаниного тела, да и ей доставить побольше удовольствия, но ничего не может поделать, не успевает. Дернувшись три раза, чувствует - все! со стоном втыкается в нее изо всей силы, ощущает, что упирается во что-то там, глубоко, на самом дне, и извергает туда все, что накопилось в нем за полгода разлуки.
– Уже?! Так быстро?!
– недовольно вскрикивает Люба.
– Еще немного!
– Да, маленькая, да!
– Дмитрий продолжает двигаться, чувствуя с огромным удивлением, что сила его не вянет, что он может и может!
Люба заводится быстро, но в отличии от прежних времен, к его удивлению экстаз, ее не идет на спад, а все усиливается. Движения становятся все резче, злее, стоны все громче, а руки, дергающие мужа за пояс (на себя! на себя!), начинают крупно дрожать.
Кажется, это удивительно ей самой, потому что крики ее имеют оттенок вопроса:
– А? Аа? А-ахх?!! О-о? Охх!! Ааааахх?!!
– как будто спрашивают: "Неужели? Неужели это я, мне? И так жестоко хорошо?! Неужели так бывает? И так долго?!"
Наконец, с длинным сожалеющим "О-о-о-о!!!" она раскидывается на подушках, разбрасывает в стороны руки и ноги, отворачивает лицо, шепчет:
– Боже мой, как же так можно?! Я и не думала, что так бывает! Что может так... О-ох, Митенька, как же хорошо!.. Устала...
Дмитрий же, довольно долго опасавшийся, что все-таки увянет, ослабеет, теперь забыл об этом, завелся на новый виток. Он двигается все резче, быстрее, но Люба лежит мягкая, безразличная, а главное - "там" сыро, просторно.