Забытый - Москва
Шрифт:
– К тому же и мы уже не один язык знаем, - ввернул Ефим, и все рассмеялись, Люба облегченно, Иоганн польщенно, остальные просто весело. А Дмитрий обратился к отставленному дворецкому:
– Ты Мальборк не забыл?
– Нет. А что?
– Крепость тамошнюю надо вспомнить хорошенько.
– Я помню. Там три замка: Высокий внутри Среднего, самого мощного, а к Среднему примыкает Предместный, самый большой.
– Это и я помню. А вот устройство их! Стены, башни, казематы. Где что? Из чего? Как устроены?
– Ну-у... это сложно. Но я вспомню. Там много чего наверчено, хитро. Только зачем это тебе?
– Ты вспомни. Даже запиши и нарисуй. Думаю, скоро пригодится.
Все всё поняли, и над столом повисла неловкая тишина, которую, заметив, сразу прервал монах:
– И что это, князь, все ты нас расспрашиваешь? Позволь и нам тебя поспрошать. Как там наша Бобровка? Чем живет? Как тебя проводила?
С этого момента встреча свернула на воспоминания, и они долго сидели, слушая князя, Корноуха, Ефима о навсегда покинутой милой сердцу Бобровке.
* * *
На свадьбе в Коломне тесть Великого князя Московского и Владимирского Дмитрий Константинович Нижегородский был приглашен в Москву. Отдать должное обычаям, одарить новобрачных, благословить их на дружное житье в новом доме, самому получить причитающиеся подарки, обсудить и утвердить новые отношения с Москвой. Это была традиционная и официальная часть визита. Главной же практической целью его становилась возможность вытянуть из богатой Москвы какую-то (какую получится! чем больше, тем лучше!) материальную помощь.
Великокняжеский дворец в Москве был закончен строительством 1 марта 1366, к началу нового, 6874-го года, и как только Дмитрий Константинович получил о том весть, то быстро, сразу собрался к зятю.
Визит нижегородского князя был для Москвы настолько важен, что митрополит решил посоветоваться о нем с боярами основательно.
Боярская дума не была еще в то время каким-то органом (или учреждением) официальным, хотя собиралась (в уже специально отведенной для этого, "думной" палате великокняжеского дворца) довольно регулярно, не реже двух раз в неделю, для решения текущих дел. Но количество привлекаемых для "раздумья" бояр было обычно очень невелико (два-три, редко - пять) и касалось лишь тех, чьи интересы затрагивались или в чьем ведении находился обсуждаемый вопрос.
Митрополит, уже седьмой год (после смерти Ивана Красного) тянувший на своих очень не молодых плечах двойную тяжесть и церковного, и государственного управления огромными, да к тому же еще и совершенно разными (и территориально, и этнически) областями, не имевший ни малейшей возможности ослабить внимание ни к одной из них, принужден был решать текущие вопросы весьма оперативно, для чего и установил такой порядок обсуждений и принятия решений в обеих своих думах, да - в обеих, ибо для решения церковных дел у него была церковная дума, состоявшая из религиозных иерархов.
В светских делах он вообще часто советовался с одним только Василь Василичем, когда речь шла о внутрикняжеских заботах, или с братом Феофаном об отношениях иностранных (всегда, разумеется, в присутствии князя, чтобы тот привыкал, вникал и проникался) и принимал решение, на том и заканчивалась очередная "дума".
На сей раз (наступил последний день зимы и года, 28 февраля) были приглашены все введенные и путные бояре, оказавшиеся к тому моменту в Москве. Дело было не столько в важности обсуждавшегося вопроса, сколько в необходимости одной официальной церемонии. Предстояло ввести в думу нового ее члена, волынского князя Дмитрия Михайловича, "посадить" его на причитающееся по рангу место, выслушать княжескую волю о данных ему "кормлениях" и затвердить ее письменно особой грамотой. Такие церемонии проводились в присутствии всех, имеющих доступ в думу, бояр.
* * *
Зять любит взять, а тесть любит честь.
Русская пословица.
...сестре моей с мужем ее передаю то, что матери моей отцом дадено было: из Московских волостей село Семцинское; из Коломенских волостей село Лысцевское вместе с Похрянами, Песочною и Середокорытною; из Звенигородских - Угожь, Великую свободу Юрьеву, села Кляповское и Белцынское с Новым сельцом.
А МУЖУ ЕЕ, КНЯЗЮ Дмитрию Михайловичу, в кормление передаю Каширу с мытами, перевозами и с пошлинами, а тако же волости Мезынь, Горетову, Горки...
– дьяк читал жалованную грамоту боярскому совету, Думе.
В Думной палате, как и у митрополита в Крестовой келье, лавки вдоль боковых стен были подняты на три ступени над полом, у "передней" стены возвышение было пошире, а посередине стоял внушительный княжеский трон, на котором довольно стесненно (из-за своих крупных размеров) располагался Великий князь.
Слева от князя на низеньком стульчике за низеньким столом восседал дьяк Нестор, долговязый и сутулый седой мужик со скучающим лицом и взглядом, переполненным чувством собственного достоинства и снисхождения к окружающим (он начинал дьяком еще при Семене и помнил самого Калиту).
Справа и немного сзади князя, в самом углу, в небольшом, но чудно разукрашенном резьбою креслице сидел митрополит. За все время "сидения" он сказал очень немного. Лишь в начале, когда обсуждали визит князя Дмитрия Константиновича, он в нескольких фразах обрисовал, что нужно уступить, а чего не уступать новому родственнику московских князей, чего от него добиваться. А уж как и кто будет это делать, стали "думать", обсуждать бояре. Молодой князь уже довольно уверенно руководил "заседанием", иногда даже и цыкая на не в меру многоречивых.
На лавке первым от митрополита сидел Бобер. Его торжественно посадили на это место еще в начале "сидения" с соответствующим представлением и напутствием. И теперь он присматривался, прислушивался, примечал привыкал.
Напротив него сидела семья Вельяминовых, эти только позавчера приехали из Коломны. Первым тысяцкий Василий Василич, за ним брат его, окольничий Тимофей Василич, за ним третий брат, Федор, прозвищем Воронец, и последним сын тысяцкого, Иван, красивый и мощный парень надменного вида.