Загадка третьей мили
Шрифт:
Морс вдруг замер. Болтовня Льюиса внезапно навела его на новую мысль. Он бросился к телефону, позвонил суперинтенданту Стрейнджу прямо по внутренней связи и, к неописуемому удивлению Льюиса, попросил еще двоих водолазов, «если можно, немедленно», — чтобы они исследовали дно канала около моста Обри.
— А теперь об этих самых пресловутых ногах, — заключил Морс. — В каком месте, вы говорите, они были отрезаны?
— Ну, примерно вот здесь, сэр. — Льюис неопределенно показал рукой на свою ногу выше колена. — Примерно посередине между...
— Между тазобедренным и коленным суставом, все верно. Вы сказали
— Как раз это я и сказал вам сегодня утром, сэр.
— Я знаю, что вы мне это сказали, знаю! Я только пытаюсь внести больше ясности в ваши мысли. Я надеюсь, вы не возражаете?
— Мне уже и так все совершенно ясно, сэр. Все дело в том, что этот мужчина мог быть выше или ниже. Если рост Брауни-Смита был примерно пять футов одиннадцать дюймов, обрубки ног у него должны быть короче. На самом деле именно длина бедренной кости в основном определяет, какой у человека рост.
— Вот именно! — воскликнул Морс. — А вы случайно не знаете, какого роста Вэстерби, или, может быть, правильнее было бы сказать, какого роста он был?
Примерно пять футов пять дюймов, сэр. Я спрашивал у секретаря колледжа, между прочим, очень милая девушка.
— Вот как!
— И я совершенно согласен со всем, что вы сказали, сэр. Голова, кисти рук, ноги — все это вы прекрасно объяснили. Если убийца хотел, чтобы мы думали, что это тело Брауни-Смита, по всей вероятности, он вынужден был избавиться от всех этих частей тела.
Но теперь они поменялись ролями, и у Морса на лице было написано сомнение.
— А вам не кажется, что все это несколько надуманно? А Льюис?
— Да, действительно, слишком уж надуманно и сложно. У нас есть костюм, и у нас есть письмо — оба они принадлежат Брауни-Смиту. Кроме того, нам известно, что он куда-то уехал и пропал. Для меня этого вполне достаточно, сэр. Но вы, кажется, всерьез верите в то, что человек, которого мы пытаемся разыскать, нисколько не уступает нам в уме.
Морс ничего не ответил, но Льюису показалось, что взгляд у него сделался иронически-насмешливым. Интересно, что ему пришло в голову теперь, подумал Льюис.
Прошло еще несколько минут, и в комнате появился Диксон. Он пришел сказать, что среди членов Ассоциации рыбаков нет человека по имени Саймон Рауботэм. Нет его также и среди членов всех других клубов рыбаков в окрестностях Оксфорда. Льюис нисколько не обрадовался этой новости. Дело в том, что сам он был почему-то абсолютно уверен, что найденный в канале труп принадлежит Брауни-Смиту. А тот факт, что имя Саймона Рауботэма не числилось ни в каких списках, был, наоборот, в пользу странной идеи Морса, идеи, которую тот изложил ему накануне утром, и которая сводилась к тому, что имя Саймон Рауботэм было точной анаграммой имени О. М. Брауни-Смит.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Суббота, 26 июля
Без пяти четыре утра следующего дня Морс проснулся и посмотрел на часы, что стояли около его постели. Ему было странно, что еще так рано, а он уже чувствует себя
Морс задернул занавески и отправился в ванную. Взглянув на себя в зеркало, он заметил, что щека почти пришла в норму, принял две последние таблетки пенициллина и вернулся в постель. Он лег на спину и подложил руки под голову...
Нужно было докопаться еще до очень многих вещей, которые помогли бы полностью восстановить картину этой погубленной человеческой жизни. Ему снова как наяву представились воды канала, которые постепенно меняли свой цвет с зеленого на серый, с серого на желтый, потом на черный... на белый... Морс совсем было задремал, но в его сознании тут же снова всплыл образ хитроумно задуманного убийства, и в центре всего этого грандиозного хитросплетения событий и обстоятельств он увидел... самого себя. В одном он бы теперь совершенно уверен: несмотря на непоколебимую веру Льюиса в то, что тело принадлежит Брауни-Смиту, человек, которого они нашли, был совершенно определенно не доктор Брауни-Смит из Лонсдейла.
Теперь Морс никак не мог заснуть, потому что уже наступило утро, и из окна доносился шум транспорта и голоса людей, садящихся в автобусы. Овидий, находясь посреди ночи в объятиях своей любимой, кричал лошадям, чтобы они скакали тише по небесному своду [15] . Но у Морса не было возлюбленной, и, когда часы показывали без пятнадцати пять, он встал, приготовил себе чай и снова посмотрел на тихую улицу под его окном, где, как он уже чувствовал, начиналась суета жизни, и ночь определенно переходила в день.
15
Lente currite, noctis equi! (О, тише бегите, ночные кони!) — Овидий, «Песни любви»
И предчувствие не обмануло Морса, потому что на следующее утро он, как это произошло несколько раньше с Брауни-Смитом, получил длинное письмо. Это было очень странное и необычное письмо.
Конец первой мили
МИЛЯ ВТОРАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Понедельник, 28 июля
Когда в начале девятого Морс открыл дверь своей комнаты, он увидел, что Льюис уже сидит там и читает «Дейли миррор».
— Вам, кажется, не терпится заняться нашим расследованием прямо с утра, Льюис?
Льюис сложил газету:
— Боюсь, что вы допустили серьезный просчет, сэр.
— Вы имеете в виду наше расследование?
— И да, и нет, сэр. Как я уже сказал, вы допустили серьезный просчет.
— Да о чем, собственно, речь? Ничего не понимаю!
— Я тут попытался отгадать анаграмму, когда пил кофе. К ней был дан ключ. Совсем простенькая анаграмма: «аврал»...