Загадка XIV века
Шрифт:
В сентябре 1369 года с небольшой свитой из рыцарей и смешанным отрядом воинов из Пикардии, Бретани и Нормандии де Куси въехал на имперскую территорию Эльзаса. Примерно в это же время Изабелла вернулась в Англию с дочерьми, то ли для того, чтобы защитить свои средства, то ли чтобы проститься с матерью, умиравшей в Виндзоре, а может, и по обеим этим причинам. Смерть доброй королевы Филиппы в августе 1369 года имела историческое значение, она заставила Фруассара вернуться во Францию, к французским покровителям (одним из которых был де Куси) и к французскому взгляду на развивающиеся события.
В Эльзасе де Куси заключил договор с графом Монбельяром на сумму в 21 000 франков, эти деньги понадобились ему для борьбы с Габсбургами. В обращении к жителям Страсбура и Кольмара он опроверг какие-либо враждебные намерения относительно этих городов и сообщил о своем праве на наследство. Как свидетельствуют факты, обращение де Куси было отвергнуто. Некоторые говорят, что австрийские герцоги переманили графа Монбельяра на свою сторону, другие утверждают, что 30 сентября Карл V срочно вызвал де Куси к себе — король хотел, чтобы Ангерран принял участие в войне против Англии. Де Куси, должно быть, объяснил королю причину, вынудившую его держать нейтралитет, во всяком случае, в следующие два года о нем ничего не слышно, за исключением единственной ссылки.
Эта ссылка находит де Куси в Праге. Судя по документу, датированному 14 января 1370 года, он послал 40 фунтов стерлингов из своих английских доходов сенешалю, канонику де Роберсару. Поездка в Прагу была естественным способом добиться императорского влияния на Габсбургов в деле о наследстве. Позже Фруассар поведает, что де Куси часто жаловался императору на нарушение своих прав, и тот признавал правоту Ангеррана, однако не мог «выдворить герцогов из Австрии, потому что они там находились под сильной вооруженной охраной».
После документального пробела длиною в двадцать два месяца мы наталкиваемся на письменное свидетельство, судя по которому де Куси находится в Савойе. Вместе со своим кузеном «зеленым графом» он выступал против нескончаемой толпы противников этого аристократа. В 1372–1373 годах они оба на службе у папы воевали против Висконти.
Со времен падения Римской империи и переезда папского престола в Авиньон в высококультурной Италии воцарился политический хаос. В итальянских городах процветали искусства и торговля, сельское хозяйство развивалось там быстрее, чем в других странах; итальянские банкиры наращивали капиталы и захватили финансовую монополию в Европе. Тем не менее борьба фракций не прекращалась: одни хотели усиления власти императора, другие боролись за ограничение власти императора в пользу папы. Стремясь навести в стране порядок, гвельфы и гибеллины превратили Италию в страну деспотов. Города-государства, некогда выступавшие за республиканскую автономию, стали жертвами Малатесты и Висконти, управлявшими по праву силы, а не по праву рождения. Угодливую по отношению к тиранам страну — за исключением Флоренции, а также Венеции, являвшейся независимой олигархией, — Данте сравнивал с распутницей и с рабыней. Ни один народ, кроме итальянцев, не говорил так много о создании и объединении государства и при этом ничего не делал.
Из-за подобной обстановки в Италии нашли применение своим навыкам иностранные кондотьеры. Они не были связаны вассальными обязательствами и служили за деньги, кормили их войны, потому-то бандиты и продлевали последние всеми способами, а страдало при этом несчастное население. Торговцам и пилигримам приходилось нанимать вооруженную охрану. По ночам люди крепко-накрепко запирали городские ворота. Настоятель монастыря возле Сиены переезжал в город по два и по три раза в году со всеми пожитками «из страха перед этими вольными ротами». На торговца из Флоренции, проходившего мимо захваченной горной деревни, напали бандиты, и, хотя он громко кричал, звал на помощь, и деревня его слышала, никто не осмелился прийти к нему на выручку.
И все же, пусть на дорогах творятся бесчинства, а нападения становятся в порядке вещей, жизнь идет своим чередом, так же неумолимо, как пробивается из-под земли трава. Крупные морские республики — Венеция и Генуя — по-прежнему везли в Европу грузы с Востока, сеть итальянских банков деловито вела свой невидимый бизнес, ткачи Флоренции, оружейники Милана, стеклодувы Венеции, ремесленники Тосканы по-прежнему занимались делом под красными черепичными крышами.
В середине XIV века авиньонское папство отчаянно пыталось сохранить здесь влияние. Управлять срединной Италией из другой страны было фактически невозможно. Ценой таких попыток стали череда жестоких войн, кровопролитие, резня, жесткое налогообложение, чужие, ненавистные правители и возрастание вражды к папству на его же территории.
Попытка отвоевать Папскую область наткнулась на экспансию Милана под предводительством Висконти. В 1350 году он захватил Болонью и грозил превратиться в доминирующую силу в Италии. Когда папским войскам удалось вернуть Болонью, рассвирепевший Бернабо Висконти принудил священника с вершины башни провозгласить анафему папе. Не считаясь с папским авторитетом, Висконти захватывал церковную собственность и заставил миланского архиепископа преклонить пред собой колени, он запретил пастве платить налоги и иметь какие-либо отношения с курией, отказался принимать в приходы на своей территории папских назначенцев, рвал и топтал папские послания. Когда в 1363 году Бернабо проигнорировал папский приказ явиться в Авиньон, где его должны были осудить за дебоширство, жестокость и «дьявольскую ненависть» к церкви, Урбан V предал еретика анафеме и попытался организовать против него крестовый поход. Итальянцы были враждебно настроены к Авиньону, им не нравилась алчность папства, его поглощенность земными заботами и то, что оно находится на французской земле. Италия считала Урбана орудием французов и не обращала внимания на его призывы.
Гийом де Гримуар родился в Лангедоке в благородной семье. Он был истинно верующим человеком, в прошлом бенедиктинским монахом; де Гримуар искренне хотел восстановить доверие к церкви и повысить папский авторитет. Урбан сократил многочисленные приходы, поднял образовательные стандарты для священников, принял строгие меры против ростовщичества, симонии и клерикального внебрачного сожительства; запретил в курии ношение обуви с загнутыми длинными носами… Все это не внушило к нему любви даже в коллегии кардиналов. Да он и не состоял в коллегии: когда его избрали понтификом, Гийом был всего лишь аббатом церкви Святого Виктора в Марселе. Его возвышение над кандидатами более высокого ранга, включая амбициозного Талейрана-Перигора, состоялось из-за неспособности кардиналов остановиться на выборе. Должно быть, Господь подсказал им удивительную мысль — выйти за пределы собственных рядов и подыскать другого человека. По словам Петрарки, обратившегося вновь к излюбленной теме, «только Святой Дух мог заставить кардиналов подавить ревность и тщеславие и открыть дорогу папе, пожелавшему вернуть папство в Рим».
Урбан намеревался сделать это после установления собственной власти над церковью Святого Петра. Горячее желание верующих вернуться в Рим было отражением их мечты очистить церковь. Если папа разделял это чувство, то он сознавал также, что возвращение — единственное средство управления курией, и понимал необходимость покончить с тем, что остальная Европа рассматривала как подчинение французам. Было ясно, что чем дольше папство остается в Авиньоне, тем слабее будет его авторитет и тем меньше престиж в Италии и Англии. Несмотря на решительные возражения кардиналов и сопротивление короля Франции, Урбан вознамерился вернуться.
В Италии Бернабо был не единственным врагом священников. Франческо Орделаффи, деспот Италии, так ответил на отлучение от церкви: по его распоряжению на базарной площади сожгли набитые соломой чучела кардиналов. Даже Флоренция, хотя и вступавшая время от времени в союз с папством из необходимости противостоять Милану, настроена была антиклерикально и соответственно относилась к папе. Флорентийский хронист Франко Саккетти оправдал Орделаффи, покалечившего священника, по причине того, что совершил он это не из алчности и было бы неплохо для общества, если бы со всеми священниками поступали подобным образом.