Загадки истории России
Шрифт:
«Некоторые лица» — это определение заставляет скорее думать, что в момент кончины в спальне никого не было, кроме императрицы, как о том сообщает автор «Истории болезни» и о чем можно заключить также и из записок самого Виллие (от 19 ноября), и из журнала князя Волконского, который умалчивает о лицах, присутствовавших в роковую минуту, и говорит лишь об императрице, закрывшей глаза покойнику.
И еще: Виллие, прекрасно знавших всех придворных, употребляет такое абстрактное выражение, как «некоторые лица». Странно, почему он не называет их по именам? Это могли быть: Волконский и Дибич — по занимаемому положению. И действительно, в письме Дибича на имя Константина Павловича от 19 ноября можно прочесть: «Вместе с князем Волконским мы укрыли бумаги императора».
А что сталось с императрицей?
20 ноября она
В них с чужих слов рассказывается о болезни и смерти императора; в общих чертах их содержание согласуется с данными других документов. Но есть в них нечто новое.
«18-го поутру прислал князь Волконский к моему зятю просить, чтобы он приготовил свой дом на случай всеобщего несчастья для императрицы, которую они располагали перевезти к нам… Сию минуту пришла моя женщина из дворца сказать нам, что, слава Всевышнему, нашему государю императору сделалось лучше, и сейчас взяли здешнего штаб-лекаря Александровича… ибо он в моем доме пользует двадцать лет и особливо горячки чудесным образом лечит…» И еще: «Императрицу до сих пор милосердный Бог укрепляет, которую просили переехать к нам в дом, на что она не хотела согласиться и сказала князю Волконскому: «Я уверена, что вы разделяете со мной мое несчастье, но неужели вы думаете, что меня привязывала одна корона к моему мужу?
Я прошу вас не разлучать меня с ним до тех пор, покуда есть возможность», после чего никто ее не смел просить и она оставалась целый день одна в своих комнатах и ходила беспрестанно к телу без свидетелей… На другой день опять просил ее князь переехать к нам в дом, хоть на несколько дней, на что она согласилась, и уже 4-й день у нас…»
Оставим в стороне сообщение о докторе Александровиче, которого никто в официальных документах не упоминает, а также двусмысленную фразу императрицы, обращенную к Волконскому. Нельзя, однако, не обратить внимание на то весьма странное указание, что еще утром 18-го, когда, согласно записи Волконского в журнале, «государь стал немного посильнее, что и продолжалось до вечера», тот же Волконский просит Шихматовых приготовить их дом для императрицы. Припомним, кстати, что в ночь с 17-го на 18-е Волконский «в первый раз завладел» постелью Виллие, чтобы «быть ближе к императору».
Есть и другие документы, и первое место среди них занимают письма Елизаветы Алексеевны к ее матери, маркграфине Баденской и к вдовствующей императрице Марии Федоровне. Не будем утомлять читателя цитированием этих писем, скажем только, что в них выражается приличествующая случаю скорбь, и ничего другого императрица не могла, конечно, написать. Можно обратить внимание лишь на одну фразу в письме к Марии Федоровне от 19 ноября: «Пока он останется здесь — и я останусь, а когда он уедет, уеду и я, если это найдут возможным». Что имела в виду императрица, написав «если это найдут возможным»? Кто найдет возможным? Вряд ли можно подразумевать при этом врачей, так как если бы Елизавета Алексеевна видела возможное препятствие к своему отъезду из Таганрога одновременно с телом покойного в совете врачей (в связи с ее нездоровьем), она, вероятно, написала бы: «если врачи найдут возможным», или, еще вернее, «если позволит состояние моего здоровья». Надо полагать, императрица имела в виду не врачей, а кого-то другого — одно или несколько лиц, от распоряжения которых зависел дальнейший распорядок дел в связи с событием 19 ноября.
К событиям первых дней, последовавшим за смертью, относятся еще два документа: рапорт Дибича Константину Павловичу от 19 ноября и Акт о кончине императора того же числа.
В рапорте Константину Павловичу Дибич сообщал: «С сердечным прискорбием имею долг донести Вашему императорскому величеству [2] , что Всевышнему угодно было прекратить дни августейшего нашего государя императора Александра Павловича сего ноября, 19-го дня, в 10 часов 50 минут пополуночи здесь, в городе Таганроге. Имею честь представить при сем акт за подписанием находившихся при сем бедственном случае генерал-адъютантов и лейб-медиков».
2
Дибич
Акт о кончине подписали член Государственного совета генерал-адъютант князь Петр Волконский, начальник Главного штаба генерал-адъютант барон Дибич, тайный советник лейб-медик баронет Яков Виллие и действительный ст. советник лейб-медик Конрад Стоффреген. С акта о кончине был сделан перевод на французский язык, причем под французским текстом стоят не четыре, как под русским, а пять подписей: еще и подпись генерал-адъютанта Чернышова. Такое разночтение удивляет и невольно наводит на мысль, что для «заграницы» требовалось увеличить количество подписей — для большей, так сказать, убедительности…
Следующий документ — протокол вскрытия тела, составленный 20 ноября. Среди девяти подписей, стоящих под протоколом, значится и подпись доктора Тарасова (пятая подпись: «Медико-хирург надворный советник Тарасов»). Это несомненно один из важнейших документов, с которым приходится считаться.
Протокол этот надо дополнить строками из воспоминаний Н.И. Шенига, состоявшего при бароне Дибиче по квартирмейстерской части. Речь идет о бальзамировании тела.
«21 числа, поутру в 9 часов, — пишет Шениг, — по приказанию Дибича отправился я, как старший в чине из числа моих товарищей, для присутствия при бальзамировании тела покойного государя. Вошед в кабинет, я нашел его уже раздетым на столе, и четыре гарнизонных фельдшера, вырезывая мясистые части, набивали их какими-то разваренными в спирте травами и забинтовывали широкими тесьмами… Они провели в этом занятии всю ночь, с той поры как Виллие вскрыл тело и составил протокол… Кроме вышеназванных лиц и караульного казацкого офицера никого не только в комнате, но и во всем дворце не было видно… Доктора жаловались, что ночью все разбежались (!)…»
Казалось бы, по поводу протокола вскрытия не может быть разногласий в его оценке. Однако одно обстоятельство дает основание утверждать, что мы имеем дело с подлогом.
Как свидетельствует Шениг, протокол был составлен лейб-медиком Виллие. Между тем в своих воспоминаниях доктор Тарасов утверждает, что протокол был составлен им, Тарасовым. Не ошибся ли Шениг, приписывая авторство протокола вскрытия Виллие как старшему по чину из присутствовавших медиков? Может быть. Но не в этом дело. Дело в том, что Тарасов утверждал, что хоть он и составлял протокол, но не подписывал его. А ведь под протоколом среди других стоит и его подпись (пятая!). Не мог же, работая над воспоминаниями, забыть Тарасов такого факта — подписывал он протокол или нет! Это исключено. Тогда возникает вопрос: каким образом его подпись появилась под протоколом? То, что подпись его была необходима, — не вызывает сомнений, это очевидно, поскольку Тарасов был в медицинском мире ближайшим после Виллие лицом к Александру Павловичу, и отсутствие его подписи выглядело бы более чем странным.
И вот подпись его появилась — без его ведома! И он об этом не знал, ибо, когда он писал свои воспоминания, подлинник протокола с «его» подписью давно уже лежал в архиве.
Возникает и другой вопрос: а почему Тарасов не подписал протокол? Отказался?
Известно, что князь Волконский поручил ему бальзамировать тело покойного, Тарасов отверг это предложение, мотивируя свой отказ «сыновним чувством и благоговением к императору».
Конечно, такая мотивировка была ничем иным, как маской, прикрывавшей настоящую причину, — ту самую, по которой он отказался подписать и сам протокол. В чем же состояла причина? Это загадка, которую трудно разгадать, если принять официальную версию таганрогской драмы. Но — мы еще вернемся к этому вопросу.
Что же представлял собой сам протокол о вскрытии?
Анализируя этот документ, многие исследователи приходят к выводу, что вскрыт был труп именно умершего императора. А что касается болезни, унесшей в могилу Александра I, то категорически утверждают, что это был типичный брюшной тиф.
Предоставим слово В. Барятинскому, автору книги «Царственный мистик»:
«Что касается меня, то, не обладая познаниями в медицине, я поступил следующим образом для правильной оценки протокола. Я сделал несколько копий протокола и разослал их выдающимся представителям русского медицинского мира с препроводительным письмом следующего содержания: