Загадки истории России
Шрифт:
Для полноты картины надо сделать небольшое отступление.
Когда возник вопрос о приискании Александру невесты, Екатерина II вызвала в Петербург двух принцесс Баден-Дурлах, тетка которых была первой женой Павла. В конце 1792 года принцессы прибыли в Петербург и остановились во дворе покойного Потемкина. Их приняла Екатерина, состоялись смотрины. Александру понравилась старшая из принцесс, и 9 октября сыграли свадьбу — с необычной для того времени помпой… Александру было в то время шестнадцать лет, молодой жене — пятнадцать. Великая княгиня была прекрасна, элегантна, отличалась чистотой нрава, острым умом и талантом, а также изысканным вкусом, скромностью, добродушностью и преданностью. Так отзывался о молодой супруге Елизавете Алексеевне сам Александр, будущий император.
Вначале
Результатом их связи было трое детей, все они, естественно, были Нарышкины, хотя обманутый муж прекрасно знал, кто отец «его» детей… Одну из дочерей, Софью, Александр очень любил, впоследствии он сделал ее графиней. Она умерла рано, семнадцати лет, чуть не дожив до свадьбы с графом Андреем Шуваловым.
Впрочем, Мария Антоновна изменяла не только мужу, но и любовнику. Узнав об этом, Александр порвал с ней связь, и стоит лишь удивляться той любви и преданности, с которыми Елизавета Алексеевна приняла легкомысленного и заставившего ее страдать супруга. Но было уже поздно. Ничто не связывало ее с Александром, кроме того, что называется приличиями — чисто, впрочем, внешними. У каждого из супругов была своя жизнь, свои радости и печали… И вот внезапно, после многолетнего отчуждения, разыгрывается идиллия таганрогского уединения. Трудно сказать, было ли это со стороны Александра желание оставить в душе супруги хорошее по себе воспоминание, либо им руководило просто стремление в нужную минуту иметь рядом надежного человека, который «не выдаст». Загадка, ответ на которую супруги в разное время унесли в могилу. Вероятнее всего, в поездке в Таганрог сыграло роль и то и другое. На это указывают и образ действий императора, и письма императрицы.
Тут опять вступает в памяти пресловутое 11 ноября. Вспомним: «Виллие был весел, он сказал мне, что у императора жар, но что я должна войти, что он не в таком состоянии, как накануне».
Супруги имели продолжительный разговор, содержание его неизвестно. Но в тот же день императрица писала матери, маркграфине Баденской, письмо, поражающее загадочностью: «Где убежище в этой жизни? когда вы думаете, что все устроили к лучшему и можете вкусить этого лучшего, является неожиданное испытание, которое отнимает у вас возможность наслаждаться окружающим…»
Туманные, полные пессимизма слова. Что за «неожиданное испытание»? Ведь не легкое же недомогание (по официальным показаниям) государя было этим испытанием!
Странным кажется ее пребывание в доме Шихматовых, куда она переехала 20 ноября и находилась там до 29-го. Если предположить, что ее удалили из дворца только на время вскрытия и бальзамирования тела, то почему она оставалась там так долго, ведь эти операции продолжались всего два дня? Если бы она оставалась у Шихматовых до 11 декабря, это можно было бы объяснить ее желанием возвратиться во дворец после того, как тело будет перевезено в собор.
Наконец, в письмах к своей матери и свекрови она выражает желание оставаться в Таганроге, «пока он останется, а когда он уедет, и я уеду». Так почему она не сопровождала тело в Петербург, а оставалась в Таганроге еще четыре месяца? Известно, что в те дни здоровье ее было вполне удовлетворительным, она всем распоряжалась, ездила на панихиды, «почерк ее стал тверже», как отмечал Николай I в частном письме к Волконскому.
Безусловно, все эти факты не дают повода категорически утверждать, что Елизавета Алексеевна принимала участие в исчезновении супруга. Таких доказательств нет. Если они и были, то их просто-напросто уничтожили. Но можно смело делать предположение, что императрица была — и не могла не быть! — посвящена в тайну Александра.
А князь Петр Михайлович Волконский?
Мы уже знаем о его переписке
Но есть еще два существенных обстоятельства. Известно, что князь оставил после себя обширный архив дневников, записок, всевозможных документов. Часть этого архива, не представляющая никакого интереса, оказалась в собственной Его Величества библиотеке, а другая, большая часть, исчезла бесследно и была, вероятно, уничтожена Николаем Павловичем.
И второе. Представляют интерес письма жены Волконского к императрице Марии Федоровне. Письма сохранились, к счастью, они опубликованы историком Н.К. Шильдером в приложениях к четвертому тому его труда «Император Александр I».
Княгиня Софья Волконская приехала в Таганрог после 19 ноября — примерно в половине декабря.
В письме от 26 декабря она, между прочим, пишет: «Кислоты, которые были применены для охраны тела, сделали его совершенно темным. Глаза значительно провалились; форма носа наиболее изменилась, так как стала немного орлиной».
Это совсем не соответствует запискам Тарасова, но зато вполне совпадает с показаниями самого Волконского.
В письме от 29 декабря (когда гроб с телом был перевезен в собор) княгиня констатирует, что «императрица присутствовала при последней службе и без посторонней помощи подошла к гробу», что указывает, между прочим, на вполне удовлетворительное состояние здоровья Елизаветы Алексеевны. Но самым интересным и загадочным является послание вдовствующей императрице Марии Федоровне от 31 декабря. Да простит нас читатель, но просто необходимо привести часть этого письма.
«Я осмеливаюсь снова взяться за перо, чтобы передать Вам, государыня, с хорошей оказией подробности, о которых узнала во время моего путешествия. Я сейчас же испытала чувство сожаления, что Ваше величество не узнали о них прежде, так же как и обо всех других письмах моего мужа, которые предшествовали этим, и здесь мое сожаление еще возросло после всех новых данных, которые я узнала, и после того, что я убедилась, что несколько лиц, приближенных к императору, подозревали и скрывали вещь, которую мой муж мог один заметить более несомненно, чем другие. С его столь преданным сердцем, любившем императора в течении 29 лет кряду, с полным самоотречением, он не мог менее чем кто-либо другой — по крайней мере я так думаю — ошибиться по поводу того, что происходило в его прекрасной душе. Благосклонность, с которой Вы соизволили, государыня, выслушать меня по поводу отрывка из одного письма моего мужа, которое я по тогдашним обстоятельствам предпочла не показывать Вам во всей его полноте; та доброта, с которой Вы изволили мне ответить, и от которой, несмотря на тот момент, ничто не ускользало, останется в моей памяти, пока я буду жива; и потому я говорю самой себе теперь, что я не должна бояться ознакомить с моими письмами (т. е. мной полученными) мать наших государей, которая не посетует на меня за мое решение сообщить ей известие тяжелое, но которое она сможет доверить тому, который, быть может, найдет для себя выгодным узнать интимное наблюдение, сделанное над душевным настроением нашего возлюбленного императора. Я должна добавить, что мой муж не знает и никогда не узнает, что я пишу это письмо и что я пересылаю Вам, государыня, его письма, содержащие в себе сообщения, которые он никогда не подумает Вам сделать. Но меня утешает мысль, что то, что он видел и что составляет его глубокое убеждение по этому поводу, не будет утеряно; я осмеливаюсь Вам это доверить и Вы сделаете из этого то употребление, которое небо, Ваша мудрость и Ваше знание нашего нового государя Вам подскажут. Умоляю Вас, государыня, сохранить для меня эти последние письма моего мужа о несчастий с нами случившемся, или же, если Ваше величество сочтет лучшим — передать их запечатанными моей матери…» «Прошу Вас видеть, государыня, в этом письме… мое преклонение перед Вашей добродетелью, мою веру в Вашу душевную силу, а также уверенность, что Вы никогда никому не откроете содержание этого письма».