Загадочные края
Шрифт:
Госпожа Алклета торопилась закончить дела в поместье, чтоб можно было спокойно отплыть, Сорглан тоже нажимал на работников, чтоб обмолоченный хлеб скорей свозили в амбары, хотя он оставлял на хозяйстве сына, Бранда, и вполне доверял ему. Но кому незнакомо это желание всё сделать самому? Граф любил сам приглядывать за хозяйством. А Ингрид заботилась в первую очередь о сборах, потому что нужно было уложить уйму вещей. Она брала с собой и Нину, и Хельга, а тот, отбирая детали, торопливо собирал маленький генератор, надеясь на месте приспособить его к чему-нибудь полезному.
– В конце концов, – сказал он, – почему бы твоему отцу не купить кого-нибудь, чтоб вертел небольшую турбинку, когда понадобится? Электричество же будет нужно не постоянно, уж как-нибудь обойдёмся без освещения, а?
– Ты прав, – согласилась Ингрид. – Я тогда возьму с собой машинку. И фен.
– Давай. Лёгкую турбинку собрать не так сложно.
Сорглан снаряжал три корабля, да Канут ещё обязался последить за двумя большими судами, на которые предполагалось погрузить меха и прочие ценные вещи для продажи. Граф серьёзно поиздержался за лето, когда Алклета и Ингрид скупали террианские товары, и теперь собирался привести в порядок своё материальное положение, для этого кое-что из накоплений предстояло сбыть через знакомых купцов. Все наличные меха на два судна, понятно, не влезли бы ни при каких условиях, и потому взяты были только самые ценные – соболя, чёрно-бурые лисы, горностаи, куницы и нежный, ласкающий мех снежных котов – изящных северных созданий размером с маленькую рысь, щеголяющих роскошными, очень тёплыми и на диво красивыми шубками. Кроме того, Сорглан велел поднять на борт один сундук серебра из личных запасов – на всякий случай, поскольку в столице продавалось всё что душе угодно, и всё хотелось купить. Теперь же у него была дочь, которую ему нравилось баловать. Он уже признал, что дочь не расточительна (все эти траты на непонятные железки объяснились и оказались тратами во имя семейного блага), и ему хотелось накупить ей всего, что пожелает. Но не так легко тратить деньги на берегу северного залива и в непроходимых лесах.
Наконец собрались, в трюм загрузили огромные сундуки с платьем, утварью, драпировками и коврами, небольшие ларцы с украшениями и длинные сундучки, предназначенные под оружие. Остаток места заняли припасы, поскольку с собой брались и варенья, и соленья, и даже копчёности в количествах достаточных, чтоб лакомиться всю зиму. Сорглан выбрал тех дружинников – немного, не больше двухсот – кто должен был идти с ним. Предполагалось, что этого хватит, коль скоро местные корабли ходили не только на вёслах, но и под парусами. Взяли слуг – горничную госпожи Алклеты, маленькую хохотушку Эльгинн, которая должна была прислуживать Ингрид, слугу Сорглана и оруженосцев отца и сына. Остальные слуги должны были обеспечить комфорт на новом месте.
Ясным осенним утром они все наконец-то взошли на борт Соргланова флагмана, гребцы сели на вёсла – отходить от пристани на парусах не всегда удобно, редко когда удаётся сделать это с лёгкостью – и берег начал таять вдали. Ингрид стояла на корме и смотрела назад, на горы, медленно становящиеся из серых голубыми. Она куталась от пронизывающего ветра в плотный суконный плащ, подбитый шерстяным полотном, но не уходила. Ей казалось почему-то, что в туман уходит какая-то часть её жизни – во многом счастливая, в чём-то горестная, но дорогая для неё. Она пыталась понять свои ощущения, чтоб сообразить, что навело её на эту мысль, но не смогла. Может, по какой-то причине она никогда больше не увидит это место, это ли она предчувствует? Нет, не это, должно быть. Но что тогда? Она отмахнулась от этих мыслей. Наверное, снова глупость какая-нибудь, дурацкая женская чувствительность. Желание во всём видеть символ. Не стоит обращать внимание.
К дочери подошёл Сорглан. Махнул рукой в сторону горизонта.
– Хорошо идём, верно? К завтрашнему вечеру подойдём к Соноре.
– А что это?
– Остров у входа во фьорд Грена. В Грене у меня живёт троюродный брат, у него заночуем.
– А где заночуем сегодня?
– У одного голого островка. Он единственный позволяет к себе пристать, и там всегда останавливаются. – Он рассмеялся. – Не волнуйся. Я этот путь знаю как собственный горд, не будет такой ночи, когда ты ляжешь спать голодной.
– Я этого не боюсь. Я могу и всухомятку есть. Но лучше, конечно, тёплое.
– Само собой. – Он поднял голову и глубоко вдохнул. Казалось, он на глазах молодеет, палуба корабля вернула его в те времена, когда он вёл войны и ходил в походы. Ингрид слышала, что во времена его молодости положение Империи было неустойчиво, и приходилось много воевать. – Хорошо идём. Верно?
– Я в этом не разбираюсь. – Она смущённо улыбалась.
Сорглан улыбнулся в ответ и направился обратно, на нос. Он отдавал какие-то распоряжения, но, не зная ни одного местного морского термина, его дочь понимала только местоимения и предлоги. И мало интересовалась, потому что всё равно нельзя постичь премудрость управления кораблём за одно-единственное путешествие, кроме того, не хотелось кого-либо отвлекать от дела. Ингрид спустилась с кормы и прошла к мачте – там слуги раскинули низенький, но при этом широкий шатёр, сшитый из шкур морских котиков и подбитый волчьим мехом – там женщины могли проводить дневное время. На флагмане были каюты, убранные уютно, снабжённые всем необходимым, так что там можно было ночевать, но уж больно тесные. Их было всего три – для графа и супруги и по одной Кануту и Ингрид. Все остальное внутреннее помещение занимал вместительный трюм и то, что можно было сравнить с кубриком за неимением более подходящего аналога – там спали бойцы, свободные от гребли и дозора, если приходилось ночевать не на земле, а на борту. Приближённые слуги ночевали с хозяевами (только своего Сорглан каждую ночь прогонял в общее помещение), остальные – где придётся.
Эльгинн оказалась приятной собеседницей и компаньонкой, она не надоедала госпоже своим обществом, умея почувствовать, когда стоит удалиться. Она, в недавнем прошлом простая служанка, очень ценила своё новое положение и больше всего боялась, что ею останутся недовольны. В жизни ей приходилось по-всякому, когда плохо, когда и очень плохо, а особенную неприязнь она питала к мужчинам. При одной мысли, что кто-то из них приберёт её к рукам, она смертельно бледнела и не могла сдержать нервную дрожь. Ингрид обстоятельно рассказала ей историю своих злоключений, пообещала, что не даст в обиду ни одному мужчине, и поняла, что сможет пользоваться её доверием. Эльгинн льнула к ней, чувствуя понимание и сочувствие, которое необходимо каждому.
Теперь Ингрид нечего было делать. Она либо читала, пристроившись в шатре, либо смотрела на море и проплывающий мимо берег. Иногда брала инфал, играла и пела, и гребцы в такие часы гребли почему-то дружней и веселей. Песни ей приходили на ум всё больше раздумчивые и медлительные, наверное потому, что ритм их лучше всего подходил к ритму движений весел. Она пела негромко, пока ближайшие гребцы не начинали оглядываться и просить погромче, чтоб всем было слышно, и тогда пение её перекрывало плеск воды.
Горячее они ели дважды в сутки – утром, перед отплытием, и вечером, пристав к берегу, но в течение дня Ингрид могла подогреть себе воды для чая на небольшой жаровенке, всегда полной рдеющих углей – Эльгинн следила за этим. Перекусить же можно было чем угодно, что нашлось бы в трюме – Ингрид брала хлеб, копчёное мясо или рыбу и мёд, который прекрасно умел утолять голод. Она ложилась на мягкие шкуры в шатре и иногда незаметно засыпала над своим импровизированным обедом, а потом так же незаметно просыпалась, догадываясь, что спала, только по застывшему чаю.
Путешествие было довольно однообразным, но Ингрид не скучала, потому что всегда могла заняться если не чтением, то вышиванием, шитьём или ещё каким-нибудь чисто женским делом. Алклета с тревогой наблюдала за дочерью, но с каждым днём все более убеждалась, что и в этой жизни она чувствует себя вполне комфортно.
– Эти переходы по морю требуют много времени и довольно скучны, – сказала она ей как-то.
– Мне всегда мечталось путешествовать по морю, – беззаботно отозвалась Ингрид. – Разве это скучно? Такое море, такое небо…