Загадочный перстень
Шрифт:
— Правда ли, что не пострадали даже чайки? — спросил он Коринцева.
— Видимо, правда. У нас в Кеми поморы и сейчас песенку поют:
Два дня били и палили, Убить чайки не могли.Впрочем, Коринцев больше интересовался не столько историей островов, сколько их расположением, фарватерами, закономерностями смены погоды, морскими трассами. Расспрашивал исподволь, разговаривая при каждом малейшем случае с коренными жителями, рыбаками. Запоминал, а кое-что и записывал,
Работали осуждённые в двух местах. Разрабатывали каменные жилы и развалы на сопках — добывали полевой шпат, и светлую слюду, и мрамор. А ещё — валили лес. Леса в этих краях знатные на весь мир — карельское дерево. Берёза, ель и сосна.
На свой баркас Коринцев наткнулся два года назад. В тот день его отпустили в посёлок, и уже не в первый раз. Он подружился с настоятелем собора. Отец Фёдор очень ценил высокообразованного каторжника. Александр помогал разбирать ему старинные, ещё начала восемнадцатого века документы, относящиеся к строительству собора. Настоятель переговорил с начальником тюрьмы, тот и сам благоволил к Коринцеву, стал отпускать его изредка — сначала с конвоем, потом и одного. В тот раз он, возвращаясь, вышел из собора вместе со слепым старым рыбаком, предложил:
— Давайте провожу вас, дедушка!
Довёл слепого до однооконного домика на окраине городка, так близко стоящего у воды, что морские волны в прилив чуть ли не касались ограды. Во дворе, у покосившегося сарая, он увидел лежащий на боку большой баркас, разбитый, гниющий. Вот к этому старику он тоже стал ходить, причём совершенно открыто. Попросил разрешения у начальства помогать слепцу в редкие свободные минуты, придумал жалостливую историю о том, что старик напоминает ему его отца… Офицер охраны, по поручению начальника тюрьмы, проверил: старик и вправду был слеп, одинок, беспомощен, никакой опасности и подвоха не предвиделось…
Два года, по минутам, по чуть-чуть, по паре вбитых гвоздей или кусочку деревянного бруска Коринцев ремонтировал баркас, ладил мачту, сшивал из кусочков ткани парус… Уже почти месяц, как баркас был готов к плаванию. А Коринцев к этому времени знал, чего можно ожидать от Белого моря в эту пору, каков фарватер вблизи Кеми. А главное, отлично представлял путь, которым пойдёт из Белого моря в Баренцево: через пролив Горло, потом по юго-западному незамерзающему течению — влияние тёплых вод Атлантики, — в Норвегию, к первому на пути порту Вердё… Недаром он был морским офицером!..
Однако, окончился сентябрь, а случая для побега всё не представлялось. Он, внешне спокойный, меланхоличный, внутренне весь был как сжатая пружина. Ещё немного — и море замёрзнет!
… В этот день Коринцева отозвали в тюремную контору со слюдяных разработок. С начальником тюрьмы у него были особые отношения. Тот, человек неглупый, много читающий, ценил в Коринцеве ум, образованность, не раз расспрашивал о Дальнем Востоке, о японской войне. Старался, как мог, дать заключённому поблажку. Но этот раз в одном из отрядов на лесозаготовках заболел бригадир — один из наиболее авторитетных
— Ты, Александр, командир, — сказал начальник. — Справишься с этими бузотёрами. Не стрелять же их, в самом деле!
Коринцев давно заметил, что здешние условия жизни, природа и суровый северный климат, как ни странно, смягчают характеры людей, их взаимоотношения…
Вместе с офицером конвоя Коринцев должен был рано утром отправиться в лес, в свой новый отряд. Но утром, когда офицер пил чай, а Александр, ещё раньше поевший, прислуживал ему, конвойному вдруг стало плохо. Держась за живот, сгибаясь пополам и обливаясь потом, он еле дошёл, с помощью Коринцева, до госпитальной палаты.
— Вы, верно, чем-то отравились, — успокаивал Коринцев офицера. — Сейчас вам желудок промоют, и через час отправимся в путь. Я посижу, подожду вас.
Он-то знал, что после порошка, подсыпанного им в чай, конвойный придёт в себя не скоро. Сначала часа на два-три он потеряет сознание: бабка из племени чудь, жившая в посёлке, хорошо объяснила ему действие зелья.
Из госпиталя, стоявшего вне зоны тюрьмы, он ушёл незаметно. И уже минут через пятнадцать, загрузив баркас запасами еды и воды, хранящимися в избе слепого старика, вышел в море. Ещё стояли сумерки, чуть подсвеченные багровой полосой зари на кромке слияния моря и неба. Судя по всему, мог начаться шторм, но выбирать не приходилось. Да и шторм пугал Коринцева меньше, чем необходимость и дальше оттягивать побег.
Шторм и в самом деле начался часа через два, но он оказался небольшим и не таким страшным.
— Вам просто не повезло, — сказал Коринцев по этому поводу Суходолину. — Ваш рулевой или растерялся, или плохо знал фарватер.
— Мне повезло, — Суходолин тяжело дышал, но слушал внимательно. — Повезло, что вы оказались рядом, что заметили меня.
— Заметил я сначала обломки какого-то судна, решил поискать — не спасся ли кто…
— Вы благородный человек! — у Суходолина опять на глаза навернулись слёзы — от благодарности и от жара. — Вы рисковали не только жизнью, но и свободой.
— Да, жизнь моя — лабиринт. Посложнее, наверное, чем здешний.
— Здесь есть какой-то лабиринт? — удивился Суходолин.
— Есть, и не один. Такие выложенные камнями на земле спирали. Я слышал, учёные никак не могут разгадать их тайну, а датируют вторым или первым тысячелетием до нашей эры. Экая древность! Сейчас вам на улицу выходить нельзя. Но, думаю, вы когда-нибудь сюда вернётесь и всё увидите.
Они помолчали, и Суходолин осторожно сказал:
— Я думаю, меня и моих товарищей будут разыскивать…
— Хорошо бы поскорее. — Коринцев протянул офицеру очередную порцию травяного чая, дожидаясь, пока тот выпьет, озабоченно смотрел на пылающее лицо больного. — Как я понимаю, на Соловецком острове не знали о вашем визите к ним?
— Нет.
— А в Архангельске вы как говорили, на сколько дней уезжаете?
— Дня на три.
— Да-а. Вот дня через три-четыре только могут и хватиться. Это плохо.
— Я сильно болен? — спросил Суходолин, хотя и сам это понимал. Но тревога в голосе Коринцева пугала его. И потом: он беглый каторжанин, а ведь желает скорой помощи…